Интересный факт из жизни м шагинян. Из воспоминаний

Я долго сомневался, возвращаться ли к теме, которая не один раз переходила из сайта в сайт. Речь идет об интервью петербуржского историка Александра Павловича Кутенева газете "Новый Петербургъ", которое называлось «О чём молчала Мариэтта Шагинян?» , где прозвучала информация о внебрачных детях Александра III. Но прочитав пост нашего блоггера Оксана Лютова с материалами о родословной Ульянова (Ленина), решил все же свой критический взгляд на указанную статью подкрепить статьей Владимира Чижика (старшее поколение наверно помнит такого музыканта, который эммигрировал в США в середине 70-х годов) в ньюйоркской газете "Davidzonгазета". Для того, чтобы было понятно читателю о чем идет речь, приведу обе статьи. Итак статья

О чём молчала Мариэтта Шагинян?

Мариэтта Шагинян (1914)

НП: Александр Павлович, не можете ли подробнее рассказать о внебрачных детях Александра III?

АК: У Александра III, действительно, было немало внебрачных детей, поскольку он был человеком безудержным и страстным.

Царь Александр III (1845 - 1894)

Среди детей были и исторические знаменитости. В частности, Александр Ульянов, старший брат Владимира Ильича Ленина. Дело в том, что Мария Александровна, мать Ленина, была фрейлиной при дворе Александра II. Когда Александр III был просто великим князем, у него был роман с Марией Александровной, от него она в девичестве родила сына Александра. История знает немало подобных примеров: в России к бастардам относились гуманно - давали княжеский титул, приписывали к гвардейскому полку. Известно, что Ломоносов был сыном Петра I, князь Бобринский - сыном Потемкина и Екатерины II, Разумовский - внебрачным сыном Елизаветы. Все они, как вы знаете, сделали прекрасную карьеру, и никогда не чувствовали себя изгоями. Такая же участь была уготована и Александру, брату Ленина.

Семья Ульяновых -

Слева направо: стоят - Ольга, Александр, Анна; сидят - Мария Александровна с младшей дочерью Марией, Дмитрий, Илья Николаевич, Владимир.

Но Мария Александровна все испортила: вслед за Александром она родила еще ребенка - девочку, и к Александру III эта девочка уже никакого отношения не имела. Держать при дворе фрейлину с двумя детьми было неприлично. Чтобы замять скандал, решили передать дело охранке. Охранка нашла в Петербурге несчастного человека - гомосексуалиста Илью Ульянова. Как человек с не традиционной сексуальной ориентацией, он был на крючке у охранки. Ему дали в приданое к Марии Александровне дворянский титул, хлебное место в провинции, и молодожены отправились в Симбирск.

Мария Александровна Ульянова

И вся бы эта предыстория замялась, если бы не страстный нрав Марии Александровны. Она и в Симбирске не отличалась строгим поведением, и хотя сексуальная жизнь с Ильей Николаевичем у нее сложиться никак не могла, она родила еще четырех детей, неизвестно от каких отцов.

Можете представить, каково было детям Ульяновых в гимназии. В маленьком городке все сразу становится известным, и мальчишки дразнили своих сверстников Ульяновых: припоминались и мамочка, и царь, и Илья Николаевич. В конечном счете все это отрицательно повлияло на Александра: он вырос очень озлобленным с желанием во что бы то ни стало шлепнуть папочку. С этими планами он и отбыл в Петербург на учебу. Остальное все организовала охранка. Как в наше время спецслужбы организовали Народный фронт и другие демократические организации. Там в те далекие времена охранка помогла Александру Ульянову войти в народовольческую революционную организацию и принять участие в покушении на царя.

Как только Мария Александровна узнала, что сын арестован за покушение на царя, она сразу же поехала в Петербург и явилась к Александру III. Удивительное дело: ни один источник не поражается тому, что никому не известная бедная симбирская дворянка без всяких проволочек попадает на прием к царю! (Впрочем, историки никогда не удивлялись и тому факту, что даты рождения двух первых детей Ульяновых предшествуют дате свадьбы Ильи и Марии.) А Александр III принял свою старую пассию сразу и они вместе посетили Сашу в крепости. Царь простил «цареубийцу», пообещав дать ему княжеский титул, записать в гвардию. Но Сашенька оказался с характером, он сказал все, что думает об обоих своих родителях. И пообещал им, что как только очутится на свободе, предаст гласности всю их бесстыдную историю и обязательно швырнет бомбу в папочку! Поэтому на свободу Александра Ульянова так и не выпустили, а отправили в психушку, где он своей смертью умер в 1901 году. Историки не сходятся на способах казни, но казни никакой не было.

Так Мария Александровна косвенно повлияла на судьбу своего старшего сына. Не очень повезло в такой семье и последующим детям. Поскольку Илья Николаевич знал, что дети не его, то он относился к ним как к потенциальным объектам своей любовной привязанности. Сашеньку как сына царя он никогда не трогал, а вот Володе досталась вся его пылкая неотцовская любовь. В юности Владимир Ильич был очень привлекателен. Как мать ни протестовала, она была бессильной отстоять сына: Илья Николаевич попрекал ее собственным поведением.

НП: И что Ленин?

АК: Он оставался до конца дней своих гомосексуалистом. Кстати, это известно во всем мире, только советские люди ничего не знали и жили в благоговейном поклонении вождю пролетариата. У Антониони снят фильм о великих гомосексуалистах, и Ленину в нем отведена особая глава. Об этом написано уже несколько книг.

Страдал Ленин или нет впоследствии от своей ориентации, мы не можем сказать, но вот в детстве это для него тоже было нелегким испытанием: он вырос озлобленным, возненавидил весь мир. В гимназии он вымещал свое зло на сверстниках, дрался, бил своих супостатов, при всем при том он, конечно, был очень талантливым человеком.

НП: А откуда у вас такая ошарашивающая информация?

АК: Это тоже особая и интересная история. У ее истоков стоит Мариэтта Шагинян. В 70-х годах эта писательница писала книгу о Ленине и получила доступ к архивам. Видимо, хранители архивов сами не знали, что спрятано в бумагах за семью печатями. Когда Мариэтта Шагинян ознакомилась с бумагами, она была потрясена и написала докладную записку Леониду Ильичу Брежневу лично. Брежнев познакомил с этой информацией свой круг. Суслов три дня лежал с давлением и требовал расстрелять Шагинян за клевету. Но Брежнев поступил иначе: он вызвал Шагинян к себе и в обмен на молчание предложил ей премию за книгу о Ленине, квартиру и т.д. и т.п.

НП: И Шагинян ведь действительно получила какую-то премию за книгу о Ленине?

АК : Да, она получила Ленинскую премию за книгу «Четыре урока у Ленина». А записку засекретила и она лежала в архиве Центрального комитета партии. Когда я прочел в архиве эту записку, мне захотелось увидеть и сами архивные материалы. И я запросил копии. Все именно так и было…

Мариэтта Шагинян (1980)

Представляю читателю вторую статью Владимира Чижика в ньюйоркской газете "Davidzonгазета".

ТАКИЕ СЕНСАЦИИ «ПИПЛ НЕ ХАВАЕТ»

Интервью с петербургским историком Александром Павловичем Кутеневым публикованное в «Davidzon ГАЗЕТЕ» №22(72) по материалам газеты «Новый Петербургъ» называлось «О чём молчала Мариэтта Шагинян?» Подзаголовок: «Сенсационные документы о семье Ульяновых». Неприязнь к Владимиру Ильичу мой дедушка привил мне давным-давно. Как все мы (не отпирайтесь!) я клюю на сенсации.

В общем, газету я начал глотать с этой публикации. Но моя погоня за сенсацией сбилась с темпа в самом начале: глаз споткнулся о непривычную комбинацию слов: «князь Бобринский - сын Потёмкина и Екатерины II». Любой киевский еврейский послевоенный мальчик хоть раз слышал от бабушки ироничное: «Кто это за тебя сделает? Граф Бобринский?». Князь и граф, конечно, оба дворяне - но всё же это не одно и то же. Пошёл за уточнением в Интернет. Оказалось, что еврейские бабушки разбираются в дворянских титулах лучше, чем петербургский автор сенсации. Бобринский был таки да граф. Попутно выяснилось, что папой графокнязя был не Григорий Потёмкин, как считает наш учёный историк, а тоже Григорий, тоже фаворит любвеобильной Екатерины, но Орлов. Возможно, это не так важно для тайн дома Ульяновых, но квалификация и научная добросовестность их разоблачителя меня заинтриговали.

Опять я отправился в небольшую экскурсию по Интернету. При этом, чтобы по возможности отсеять фальсификации пропаганды советских времён, я пользовался материалами (и русскими, а английскими) не «моложе» 2000-го года, благо их предостаточно. Стало очевидно, что следование историческим фактам не является любимым занятием Александра Павловича Кутенева. Его высокая фантазия непринуждённо воспаряет над низкими и неудобными фактами.

Кутенев: «Дело в том, что Мария Александровна, мать Ленина, была фрейлиной при дворе Александра II. Когда Александр III был просто великим князем, у него был роман с Марией Александровной, от него она в девичестве родила сына Александра».

Факты: Мария Александровна Ульянова (в девичестве Бланк) родилась в 1835 году в Санкт-Петербурге. Ее отец - Израиль (Сруль) Моисеевич (Мойшевич) Бланк, еврей из Житомира, крещеный в июле 1820 года под именем Александра Дмитриевича, окончил Медико-хирургическую академию. Практиковал в разных городах России. В 1838 году он овдовел и через три года женился вторично. Затем А.Д. Бланк работал в должности инспектора госпиталей оружейного завода в Златоусте. В 1847 году он вышел в отставку и уехал в Казань, где в 42 км от города купил имение Янсалы (Кокушкино) площадью более 500 га и

39 душ крестьян. В том году Машеньке Бланк было двенадцать лет, а великому князю Александру - семь. В Кокушкино Мария Александровна жила вместе со своей большой семьей в 1847-1863 годах. Осенью 1861 года она приехала в Пензу к старшей сестре Анне, где познакомилась с учителем физики и математики этого института Ильей Николаевичем Ульяновым. 6 сентября 1863 года 32-летний И.Н. Ульянов и М.А. Бланк, обвенчались в Казанско-Богородицкой церкви села Черемышево (близ Кокушкино) Лаишевского уезда Казанской губернии. Фрейлина - это младшее придворное женское звание, которое давалось представительницам знатных дворянских фамилий. Отец же Марии Александровны получил дворянское звание, дослужившись до надворного советника (примерно соответствует

чину подполковника), то есть к знатному роду его семья никак не относилась. К тому же, как мы уже знаем, и жила семья далеко от царского двора. Старший брат Ленина Александр Ильич Ульянов родился в 1866 году, через три года после бракосочетания его официальных родителей. То есть, даже если бы Мария Александровна была «фрейлиной-заочницей», к моменту рождения сына с неё было бы снято звание фрейлины, на которое имели право только незамужние девушки.

Дальше историк Кутенев рассуждает о возможной благополучной судьбе царственного бастарда (Александра Ульянова), которую порушила его распутная мамаша. «Но Мария Александровна всё испортила: вслед за Александром она родила ещё одного ребёнка - девочку… Держать при дворе фрейлину с двумя детьми было неприлично…Охранка нашла в Петербурге несчастного человека - гомосексуалиста Илью Ульянова…Ему дали в приданое к Марии Александровне дворянский титул, хлебное место в провинции, и молодожёны

отправились в Симбирск». Всё это построение - плод воспалённой фантазии. Старшим ребёнком четы Ульяновых был не Александр, а Анна Ильинична Ульянова-Елизарова, родившаяся в августе 1864 года (через 11 месяцев после бракосочетания родителей),

за два года до своего брата, судьба которого взволновала нашего учёного. Отец Ленина, Илья Николаевич Ульянов, осенью 1854 года защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата математических наук в Казанском университете. В 1855-1869 годах он преподавал в Пензенском дворянском институте и Нижегородской мужской гимназии, а не рыскал по Петербургу со своими гнусными домогательствами, как это мерещится

Александру Кутенёву. В конце 1869 года Ульянов занял должность инспектора, а с 1874 года - директора народных училищ Симбирской губернии. В 1877 году получил чин действительного статского советника, что давало право на причисление к потомственному дворянству. Мне ничего неизвестно о его сексуальной ориентации, поэтому эту важнейшую для господина Кутенева тему вынесем за рамки наших рассуждений, но факты говорят о том, что дворянский титул он получил не в приданое «за услуги по покрытию греха», а через 14 (!) лет после свадьбы.

Какими-то специальными сведениями обладает Кутенев и о смерти Александра Ульянова: « …<его> отправили в психушку, где он своей смертью умер в 1901 году. Историки не сходятся на способах казни, но казни никакой не было».

Факты: историки сходятся в способах казни: участники покушения на царя Шевырев, Генералов, Осипанов, Андреюшкин и Ульянов были приговорены к смертной казни и 8 мая повешены во дворе Шлиссельбургской крепости. На следующий день сообщение об этом появилось в газете «Правительственный вестник». Известно даже, что Ульянов перед

казнью приложился к кресту, а Шевырёв отказался. Историк Кутенёв «спас» Александра Ульянова не только от казни, но и от похотливых посягательств отца.

Я не совсем понял из публикуемого интервью все ли дети Ульяновых пали жертвой пагубной страсти гомосексуалиста-педофила, но о Володе Ульянове учёный историк высказался безаппеляционно: «.. Володе досталась вся его пылкая неотцовская любовь…

Он (Ленин - В.Ч.) оставался до конца дней гомосексуалистом». Ну что ж, это не самый большой грех вождя мирового пролетариата.

Доказательство господин Кутепов приводит «железное»: «У Антониони снят фильм о великих гомосексуалистах, и Ленину в нём отведена особая глава». Всё бы хорошо, но в фильмографии великого режиссера Микеланджело Антониони фильм о гомосексуалистах

мне найти не удалось. Вот такой курьёз!

В конце интервью Александр Павлович Кутенев раскрывает источник своей информации. По его словам на эти сенсационные материалы наткнулась Мариэтта Шагинян, когда она в 1970 годах она работала в архивах над книгой о Ленине. Правильно, она работала над такой книгой, но в 1965 году. Материал, который она разыскала в Житомирском архиве, касался не морального облика Марии Александровны и не сексуальной ориентации Владимира Ильича, а национальности его дедушки. Пассаж историка Кутенева о том, Брежнев предложил Марриэте Шагинян квартиру в обмен на молчание, ничего кроме улыбки вызвать не может.

Каждый абзац обсуждаемой публикации содержит либо ошибку, либо подтасовку, либо прямую ложь. Если бы советская пропаганда не изгадила в середине прошлого века термин «Фальсификаторы истории», я бы знал, как назвать эти заметки.

Владимир Чижик

Владимир Чижик (справа)

Мне не хотелось бы подводить черту под этой темой. Надеюсь, что читатели продолжат дискуссию не привязываясь к датам и юбилеям.

В год столетия Великой Октябрьской социалистической революции определились две тенденции в отношении к ее вождю - Владимиру Ильичу Ленину. Это тиражируемая в СМИ ненависть к нему самопровозглашенной "интеллектуальной аристократии", обслуживающей олигархически-чиновничью власть, и потребность всего, что есть честного и мыслящего в российском обществе, защитить народную память о гении русской революции. Революции, давшей миру прообраз его будущего - Советский Союз. Для каждого же члена КПРФ столетие Великого Октября - прекрасный повод обратиться к личности Ленина, чтобы, оставаясь наедине с ним при изучении его трудов, брать у него уроки воспитания в себе коммуниста.

Очень важная вещь в "Материализме и эмпириокритицизме"

В советской литературной Лениниане немало произведений, созданных на основе изучения ленинских источников. Авторы этих произведений не только известные писатели (Валентин Катаев и Эммануил Казакевич), драматурги (Николай Погодин и Михаил Шатров), публицисты (Эрнст Генри и Валентин Чикин), но и философы, из-под пера которых вышли популярные работы для молодежи: Эвальд Ильенков и Генрих Волков. Особое место в этом ряду занимает Мариэтта Шагинян. В 1972 году ее тетралогия "Семья Ульяновых" была удостоена Ленинской премии.

В заключительной ее части - "Четыре урока у Ленина" - Шагинян осуществила, как мы считаем, художественно-философское исследование, цель которого - показать нерасторжимую связь материалистического мировоззрения Владимира Ильича с его отношением к людям. К ленинским урокам, по Шагинян, мы и обратимся в нашей статье.

Начнем с того, что отметим жесткую критику Мариэттой Шагинян порочной практики изучения ленинских работ, что, увы, утвердилась в советское время в системе партучебы. Программа изучения охватывала много трудов Ленина, но изучались они не целиком, а фрагментарно, с указанием страниц, нужных для прочтения по тому или иному вопросу: от такой-то до такой-то страницы. "Считаю для себя счастьем, - пишет Шагинян, - что я избегла... этой пестроты знакомств с книгой по кусочкам и смогла прочитать Ленина том за томом, каждое произведение в его целостном виде. Правда, не имея ни консультанта, ни старшего товарища, который "вел" бы меня в этом чтении, я часто "растекалась мыслью" по второстепенным местам, увлеченная какой-нибудь деталью, и упускала главное. Зато детали эти мне потом пригодились. Одна из таких деталей, останавливающая внимание на первых же страницах "Материализма и эмпириокритицизма", помогает, мне кажется, понять очень важную вещь: связь индивидуализма в характере человека со склонностью его мышления к теоретическому идеализму". Далее у Шагинян мы читаем: "Ленин, издеваясь над "голеньким" Эрнстом Махом, пишет, что, если он не признает объективной, независимо от нас существующей реальности, "...у него остается одно "голое абстрактное" Я, непременно большое и курсивом написанное Я..."

Фрагментарное изучение (если это можно назвать изучением) ленинских источников явилось одной из причин формального, потребительски-карьеристского отношения к идейно-теоретическому наследию В.И. Ленина. Достаточно было заучить набор цитат из Ленина, чтобы создать впечатление об идейно-теоретической эрудиции и тем самым замаскировать карьеристскую, эгоистическую направленность личности, ее сугубый индивидуализм. Короче говоря, с именем Ленина на устах действовать против дела Ленина - дела рабочего класса, должного, по Марксу и Ленину, осуществлять свою диктатуру, вплоть до построения коммунизма.

Конечно же, далеко не каждый стоящий на позиции теоретического идеализма непременно есть индивидуалист. История знает множество примеров героического самопожертвования во имя спасения Отечества людей верующих, в том числе и тех, кто пытался соединить религию с наукой. Тот же Богданов, которого Ленин подверг беспощадной критике в "Материализме и эмпириокритицизме", во имя науки пожертвовал собой: исследуя возможности человеческого организма в экстремальных ситуациях, сознательно произвел над собою медицинский эксперимент, приведший к смертельному исходу. Но индивидуализм, ставший стержнем характера человека, с неизбежностью ведет его к идеализму, и нередко в формах, опасных для людей (от абстрактного гуманизма, за который массы расплачиваются кровью, до фашизма).

Для коммуниста переход на позиции идеализма, прикрытого марксистско-ленинской фразеологией, всегда чреват отрывом от партии, от рабочего класса, от народа. Чреват идейным перерождением, а в конечном счете - предательством научных идей и живых людей.

Что такое "новое мышление" М. Горбачева, как не чистейшей воды идеализм в политике: "Мы плывем в одной лодке"! Иными словами, мир капитализма и мир социализма, по Горбачеву, обречены на единство: о классовой борьбе между ними, о противоречии между трудом и капиталом надо забыть... И забыли о том в КПСС. Результат известен всему миру. За горбачевский абстрактный гуманизм в политике (а именно он был в основе "нового мышления") народ России до сих пор выплачивает тяжкую дань империалистическому Западу.

Что значит становиться на позицию рядового товарища

Но вернемся к размышлениям Мариэтты Шагинян в "Четырех уроках у Ленина". Читаем, как нам кажется, весьма поучительное для нас - современных коммунистов: "Именно от полноты своего материалистического сознания Ленин очень сильно ощущал реальное бытие других людей. И каждый, к кому подходил Ленин, не мог не чувствовать реальность этого подхода человека Ленина к другому человеку, а значит, не мог не переживать ответно свое человеческое равенство с ним".

Шагинян определяет исходные реального подхода человека Ленина к другому человеку: "его постоянное общение с рабочим классом, привычку в первую очередь думать о простом труженике, о его психологии, его отношении к людям, о его нуждах - и для выработки собственного суждения становиться на позицию "рядовых товарищей". До последних дней жизни сохранил Ильич эту способность никогда не "держаться на расстоянии" от народа, всегда чувствовать себя среди него, становиться на позицию рядового товарища".

Выделим "его постоянное общение с рабочим классом". Речь идет о неразрывной связи Ленина как пролетарского вождя с классом, призванным историей сыграть роль могильщика буржуазии. Но чтобы осознать свою историческую миссию, рабочему классу нужно обрести свое классовое материалистическое сознание в лице наиболее сознательных, наиболее мыслящих пролетариев. Привнесению этого сознания в рабочую среду Ленин посвятил всю свою жизнь интеллигента-революционера, политика-ученого.

В "Что делать?" - в этой настольной книге коммуниста, не раз цитируемой Мариэттой Шагинян, Владимир Ильич писал: "Сознание рабочих масс не может быть истинно классовым сознанием, если рабочие на конкретных примерах и притом непременно злободневных (актуальных) политических фактах и событиях не научатся наблюдать каждый из других общественных классов во всех проявлениях умственной, нравственной и политической жизни этих классов; - не научатся применять на практике материалистический анализ и материалистическуюоценку всех сторон деятельности и жизни всех классов, слоев и групп населения".

В наше время - время общего понижения умственной культуры, вплоть до клипового мышления, вполне может показаться тем же "тоже марксистам", что не реален ленинский максимализм - учить обыкновенных рабочих всестороннему анализу жизни каждого (?!) из общественных классов. Однако у Ленина речь идет об обучении материалистическому анализу прежде всего передовых рабочих, то есть рабочих-интеллигентов, какими были Бабушкин, Шляпников, Шотман и другие. Именно они, а не только революционные интеллигенты, просвещали классовое сознание пролетариев и просвещались сами, будучи вовлеченными в идейную борьбу Ленина с его многочисленными противниками.

А борьба эта была яростной в начале ХХ века (1901 - 1903 гг.), о чем публицистически емко пишет Мариэтта Шагинян, представляя нам картину того времени: "Напряженным оно было, как у бойца передового фронта в момент боя: атакуя и отражая атаки на все четыре стороны, Ильич страстно боролся с приверженцами стихийной практики, - "экономистами"..; с левацкой фразой тех, кто получит позднее название ликвидаторов; с правеющими все более и более плехановцами, будущим лагерем "меньшевиков"; и с опасным дилетантизмом эсеров, бесшабашно возрождавших народничество и терроризм. Буквально мечом и стилетом сверкает проза Ленина в этих атаках". "Он бьется за точность теории, за выковку основных теоретических положений". Не единожды Шагинян обращается к "Что делать?" В.И. Ленина, органично вплетая извлечения из этой книги в ткань своего повествования, в котором сквозной является тема простого труженика.

Для Ленина "думать о простом труженике, о его психологии, его отношении к людям, о его нуждах" означало не снижаться до его обыденного, житейского сознания, а думать, как поднять его на ступеньку выше "в отношении культурном, политическом", то есть как приблизить его к материалистическому (научному) сознанию "с минимумом трений". "Становиться на позицию рядового товарища" означало для Ленина прежде всего уважение его способности к самостоятельному критическому мышлению, его чувства собственного достоинства. В этом отношении не утратило своей актуальности ленинское суждение, высказанное в "Что делать?".

"Я далек от мысли, - писал Ленин, - отрицать необходимость популярной литературы для рабочих и особо - популярной (только, конечно, не балаганной) литературы для особенно отсталых рабочих. Но меня возмущает это постоянное припутывание педагогии к вопросам политики, к вопросам организации. Ведь вы, господа радетели о "рабочем-середняке", в сущности, скорее оскорбляете рабочих своим желанием непременно нагнуться, прежде чем заговорить о рабочей политике и рабочей организации. Да говорите же вы о серьезных вещах выпрямившись и предоставьте педагогию педагогам, а не политикам и организаторам... Поймите же, что самые уже вопросы о "политике", об "организации" настолько серьезны, что о них нельзя говорить иначе как вполне серьезно".

Не "как" и "кто", а "что"

Но как научиться говорить вполне серьезно, чтобы тебя поняли? Данный вопрос стоит перед каждым коммунистом-пропагандистом и агитатором. Чему нас может научить опыт Ленина-оратора?

Этим вопросом задается Мариэтта Шагинян и дает на него свой ответ, акцентируя внимание на особенности публичных выступлений Владимира Ильича. Для начала она воспроизводит впечатление от ленинских выступлений шотландского коммуниста Галлахера. По ее мнению, он сумел точно передать основную особенность Ленина-пропагандиста:

"Я два раза был у Ленина дома и имел с ним частную беседу. Меня больше всего поразило в нем то, что пока я был с ним, я не имел ни одной мысли о Ленине, я мог думать только о том, о чем он думал..." (подчеркнуто М. Шагинян). Вот, наконец, черта, - заключает Мариэтта Шагинян, - за которую может уцепиться мысль. Видеть лицом к лицу Ленина, слышать его голос, может быть, не раз встретиться с ним глазами и, несмотря на это, все время не видеть и не слышать самого Ленина, не думать о нем самом, а только о предмете его мыслей, о том, что Ленин думает, чем он сейчас живет, то есть воспринимать лишь содержание его речи не "как" и "кто", а "что"! Таким великим оратором был Ленин, и так умел он целиком отрешиться от себя самого, перелившись в предмет своего выступления, что слушателю передавалась вся глубина его убеждения, все содержание его мыслей, заставляя забыть о самом ораторе и ни на секунду не отвлечь этим внимания от существа его речи или беседы".

Иллюстрацией к сказанному Шагинян могут служить воспоминания Клары Цеткин о Ленине-ораторе: "Его доклад - мастерский образец его искусства убеждать. Ни малейшего признака риторических прикрас. Он действует только силой своей ясной мысли, неумолимой логикой аргументации и последовательно выдержанной линией. Он кидает свои фразы, как неотесанные глыбы, и возводит из них одно законченное целое. Ленин не хочет ослепить, увлечь, он хочет только убедить. Он убеждает и этим увлекает. Не при помощи звонких, красивых слов, которые пьянят, а при помощи прозрачной мысли, которая постигает без самообмана мир общественных явлений в их действительности и с беспощадной правдой "вскрывает то, что есть".

О прозрачности мысли в ленинском слове удивительно просто и точно сказано Владимиром Маяковским:

Я знал рабочего,

Он был безграмотный.

Не разжевал

даже азбуки соль.

Но он слышал,

как говорил Ленин,

знал - все.

Анализируя особенность ленинского публичного речетворчества, Мариэтта Шагинян выделяет две формы реакции на два типа ораторов: "К одному после его доклада подходишь с восхищением и поздравлением: "Как вы прекрасно, как блестяще выступили!" И к другому подходишь и говоришь не о том, как он выступал, а сразу же о предмете его речи, захватившем, заинтересовавшем, покорившем вас. Подчеркнув красным крестиком глубокие и бесхитростные слова Галлахера, я сделала для себя такой вывод: если аудитория начнет после твоего доклада хвалить тебя и восхищаться тобой, значит, ты плохо сделал свое дело, ты провалил его. А если разговор сразу же пойдет о предмете и содержании твоего доклада, как если б тебя самого тут и не было, значит, ты хорошо выступил, сделал свое дело на "пять".

"Никто и никогда ничего вам не даст, ежели не сумеете брать"

Чтобы воспитать в себе пропагандиста ленинского типа, когда твоя речь воспринимается за ее содержание (не "как" и "кто", а "что"), надо добиваться его ясности и простоты. А для этого нет иного пути, как постоянно упражнять свой ум в постижении новых и новых знаний. С познавательным интересом читается у Шагинян глава "В Библиотеке Британского музея", в которой дан портрет Лениначитателя. Это система в отборе научных источников, широкий их охват, но главное - предельное внимание к внутренней диалектике содержания работ великих авторов: Канта, Гегеля, Фейербаха, Маркса, Энгельса, многих других. Именно она-то, эта диалектика, "вся ушла сквозь пропущенные школьной партучебой страницы, словно рыба через слишком большие ячеи рыбной сети" при изучении трудов Ленина в советском прошлом. Имя Ленина почитали, да плохо его читали. Расплата не заставила себя долго ждать: она пришла в горбачевскую перестройку.

Как уже было сказано, особо напряженным для молодого Ленина оказалось начало ХХ века: ответственнейший момент в истории молодой русской социал-демократии - создание программы ее партии. Именно в этот момент выходит в свет книга Ленина, выдвинувшая его (наряду с Плехановым и, как оказалось, на смену ему) в теоретики рождающейся РСДРП. "Подобно скале среди встречных бурунов, встает его капитальный труд "Что делать?", казалось бы, сотканный из полемики "текущего момента". А на самом деле незыблемый во все времена, удивительно злободневный и для настоящего времени". Эти слова Мариэтты Шагинян стоит повторить и сегодня ввиду их чрезвычайной актуальности.

Но последуем за нею дальше: "Свыше восьми статей "Материалов к выработке программы РСДРП". Огромное количество писем. Ответов на письма, небольших статей в "Искре". "Аграрный вопрос и "критики Маркса"; "Аграрная программа русской социал-демократии"; конспекты лекций "Марксистские взгляды на аграрный вопрос в Европе и в России".

Наконец брошюра "К деревенской бедноте". Объяснение для крестьян, чего хотят социал-демократы" - около двухсот тридцати пяти убористых страниц только об одном аграрном вопросе. Уже по заглавиям можем мы догадаться, как много читал Ленин по аграрному вопросу... Как всегда бывает у подлинного творца, вершиной этих огромных знаний, огромного чтения с карандашом в руках (как читал Ильич), глубинного освоения темы, рождается простота, солнечная простота... - брошюра, адресованная простому малограмотному и вовсе неграмотному читателю - русскому крестьянину".

Насколько Ленин был предельно внимателен и чуток к отсталому рабочему и малограмотному русскому крестьянину, настолько был беспощаден он в обличении тех русских социал-демократов из интеллигенции, коим посылалась из Лондона нелегальная литература, а они не утруждали себя ее освоением, не вчитывались в нее, не распространяли и не комментировали ее в рабочих кружках, но притом требовали от Ленина новых и новых брошюр и называли то, что им шлют, "старьем". Ленин яростно отвечал им: "Это старо! - вопите вы. Да. Все партии, имеющие хорошую популярную литературу, распространяют старье: Геда и Лафарга, Бебеля, Бракке, Либкнехта и пр. по десятилетиям. Слышите ли: по десятилетиям! И популярная литература только та и хороша, только та и годится, которая служит десятилетия. Ибо популярная литература есть ряд учебников для народа, а учебники излагают азы, не меняющиеся по полустолетиям. Та "популярная" литература, которая вас "пленяет" и которую "Свобода" (изданиеэсеров. - Ю.Б.) и с.-р. издают пудами ежемесячно, есть макулатура и шарлатанство. Шарлатаны всегда суетливые и шумят больше, а некоторые наивные люди принимают это за энергию".

В этом ленинском письме к Ленгнику (большевику-искровцу) есть "не для печати" и такие слова: "Никто и никогда ничего вам не даст, если вы не сумеете брать: запомните это". Шагинян совершенно справедливо характеризует данное утверждение Владимира Ильича как вневременное, имеющее абсолютный характер.

Уметь брать у классиков непреходяще ценное, вневременное - об этом между строк речь идет в письме Ленина к Ленгнику. Непреходяще ценное - это искусство владения диалектико-материалистическим методом анализа и оценки социальной действительности. Ему учишься всю жизнь, ибо старые противоречия заявляют о себе в новых условиях и возникают новые, никем еще не исследованные, либо исследованные лишь отчасти.

Ленинское письмо к Ленгнику бичует шарлатанство, верхоглядство, пренебрежение научными знаниями в погоне за модными, а на деле пустыми и чуждыми марксизму "течениями мысли".

Свободна ли КПРФ от поветрий шарлатанства? Увы, нет. Еще можно услышать в партийной среде претенциозное утверждение: "Маркс и Ленин - гении. Но это гении ушедшего прошлого. Тому, что ими написано, более ста лет. На дворе XXI век - век космического мышления. Необходимо сквозь призму нового мышления критически переосмыслить наследие классиков". И переосмысливают... То ставят под вопрос историческую миссию пролетариата (а есть ли он сегодня?). То под лозунгом творческого развития марксизма-ленинизма идут на его ревизию с уклоном в сторону религии, прикрываемой то славянофильством, то евразийством: от Маркса и Ленина назад к Данилевскому и Ильину.

Ленинские уроки Мариэтты Шагинян позволяют, как нам кажется, поставить в КПРФ вопрос о необходимости определения в системе партучебы марксистсколенинского минимума, обязательного для каждого коммуниста, то есть знания отдельных работ К. Маркса, Ф. Энгельса, В.И. Ленина, И.В. Сталина. Таково наше мнение, которое, конечно же, может быть оспорено в товарищеской дискуссии. Но выветрить шарлатанство из партии без знания коммунистами основ марксизмаленинизма вряд ли возможно.

Чтобы критика велась по существу и была созидательной

Еще один урок, взятый у Ленина Мариэттой Шагинян. Урок непримиримой, беспощадной критики по отношению к тем коммунистам, которые, по ленинскому выражению, теряют "чувство солидарности с партией", отрываются от рабочей массы. Шагинян приводит пример именно такой критики Лениным молодого руководителя германской компартии Пауля Леви. Казалось бы, для нее не было оснований: Леви написал брошюру о стихийном революционном движении (или вспышке его) в марте 1923 года в немецком городе Мансфельде. В ней критика участников движения - рабочих была непримиримо жесткой, хотя и теоретически верной. Рабочие Мансфельда и поддержавшие их пролетарии других городов выступили против невыносимых притеснений со стороны хозяев фабрик и заводов. Действовали они разрозненно, партизанскими отрядами, что создавались стихийно. Но в стычках с полицией держались по-революционному мужественно и смело. Неподготовленность выступления мансфельдских рабочих (в чем, безусловно, была и вина коммунистов), его непродуманность, низкая дисциплина, слабая связь с пролетарскими массами обрекли его на провал. Обо всем этом и написал Пауль Леви. Написал резко, категорично и вроде бы верно, забыв об одном: воздать должное революционной смелости рабочих, обретению ими пусть и горького, но ценного опыта борьбы с капиталом.

Критика Леви революционного выступления немецких пролетариев вызвала резко негативное отношение к нему в Коминтерне. Защищать его как "молодого, талантливого, подающего надежды" руководителя германских коммунистов взялась Клара Цеткин. За помощью она обратилась к Ленину: "Намерения Пауля Леви были самые чистые, самые бескорыстные... сделайте все возможное, чтоб мы не потеряли Леви!"

Но Ленин не внял просьбе чрезвычайно уважаемой им Клары. Вот что он ей сказал: "Пауль Леви, к сожалению, стал особым вопросом... Я считал, что он тесно связан с пролетариатом, хотя и улавливал в его отношениях к рабочим некоторую сдержанность, нечто вроде желания "держаться на расстоянии". Со времени появления его брошюры у меня возникли сомнения на его счет. Я опасаюсь, что в нем живет большая склонность к самокопанию, самолюбованию, что в нем - что-то от литературного тщеславия. Критика "мартовского" выступления была необходима. Но что же дал Пауль Леви? Он жестоко искромсал партию. Он не только дает очень одностороннюю критику, преувеличенную, даже злобную, - он ничего не делает, что позволило бы партии ориентироваться. Он дает основание заподозрить в нем отсутствие чувства солидарности с партией".

По Ленину, односторонняя, преувеличенная, а то и злобная критика внутри партии, когда критикуемый подвергается моральному расстрелу, есть критика разрушительная. Именно такой она была в печально известном докладе Хрущева о пресловутом "культе личности Сталина". Эта критика и послужила отправной точкой разрушения партии, советского общества и СССР. Ленинская критика могла быть убийственной, но в полемике с классовым врагом, никак не в отношении товарищей по партии. Внутрипартийная критика Ленина всегда была созидательной. Даже будучи жестко принципиальной, требовательной, она опиралась на лучшие черты критикуемых, а не на худшие. Уважая их человеческое достоинство, давала перспективу исправления допущенных ими ошибок.

Бережное отношение к самолюбию человека особо проявлялось Лениным в критике ошибок молодых товарищей.

Поучительно в данной связи приведенное Шагинян воспоминание В. Мюнценберга - организатора швейцарской молодежи - о его совместной работе с Лениным в десятых годах ХХ века: "Его критика никогда не оскорбляла нас, мы никогда не чувствовали себя отвергнутыми, и, даже подвергая нас самой суровой критике, он всегда находил в нашей работе что-нибудь заслуживающее похвалы".

Когда же Ленин допускал сбой в тоне и такте товарищеской критики, он находил в себе силы признать это и извиниться. Когда в июне 1921 года, в дни жаркой дискуссии на III конгрессе Коминтерна о тактике германской компартии, Ленин пришел к заключению, что был слишком резок в своей критике, он написал членам немецкой делегации следующее письмо: "Я получил копию вашего письма Центральному Комитету нашей партии. Большое спасибо. Свой ответ я сообщил вчера устно. Пользуюсь этим случаем, чтобы подчеркнуть, что я решительно беру назад употребленные мною грубые и невежливые выражения и настоящим повторяю в письменной форме свою устную просьбу извинить меня". Много ли найдется подобных примеров в нашей внутрипартийной жизни?..

К кому Ленин был неумолим в своей резкости, так это к тем, кто посягал на единство партии - идейное, организационное, нравственно-политическое. В период кризиса партии, на Х съезде РКП(б) в марте 1921 года, он, можно сказать, определил кредо внутрипартийной критики: "Всякий выступающий с критикой должен по форме критики учитывать положение партии среди окружающих ее врагов"; "чтобы критика велась по существу, отнюдь не принимая форм, способных помочь классовым врагам пролетариата".

Этика пролетарского вождя

У Мариэтты Шагинян нет завершенных формулировок каждого из четырех ее ленинских уроков. Она рассматривает жизнь Владимира Ильича как художник, живописуя образы его друзей и врагов, образ его бытия как обычного, равного нам человека. Из поведанных ею драматических историй как бы само собой вытекают уроки жизни гения. Из повествования Шагинян можно выделить множество ленинских уроков для нас: уроки диалектики, научного анализа социальной действительности, уроки правды и этики партийной критики, уроки мужества, верности революционному долгу, уроки ораторского мастерства и прочие.

Ленин в простоте его гениальности раскрывается прежде всего в его сочинениях. Было бы лукавством утверждать, что все они читаются легко, без каких-либо трудностей их восприятия. Легко ли читать "Государство и революцию", не говоря уж о "Материализме и эмпириокритицизме"? Да и "Что делать?" не прочтешь на одном дыхании. Чем ценны ленинские уроки Мариэтты Шагинян, так это, в первую очередь, тем, что в них прямо говорится о серьезной подготовке к усвоению научных текстов, с карандашом в руках, как это делал Ленин, штудируя Маркса, и не только.

Ценны эти уроки и тем, что Шагинян, прежде чем обратиться к анализу конкретной ленинской работы, повествует о конкретно-исторической ситуации ее создания и выделяет в ней конкретно-исторический смысл и смысл вневременной, методологический. Говорит она также о том, что переживал в это время Ленин, за что и против кого он боролся, кто были его друзья и враги. Все это позволяет воспринимать написанное им в эмоциональной окраске, сопереживать вместе с ним анализируемые им события.

История личности гения чрезвычайно интересна и поучительна. О многом из нее сказано Мариэттой Шагинян. Но есть в поведанном ею три момента жизни Владимира Ульянова-Ленина, представляющих, как нам думается, наиболее наглядно его этику революционера и политика. Это - его нравственная чувствительность и самоотрешенность как политического бойца, пуританская неприхотливость в быту, повседневная забота о простых людях - рядовых товарищах.

Владимир Ильич Ленин уже в молодые годы прошел закаляющую школу политической борьбы. Как говорится, умел держать удар и наносить разящие удары по классовому противнику. Был мастером полемики в яростной идейной схватке.

"Но, - пишет Шагинян, - личные нападки не могли все же, вплетаясь в идейную борьбу... не изводить и не мучить его. "Нервы у Владимира Ильича так разгулялись, что он заболел тяжелой нервной болезнью - "священный огонь", которая заключается в том, что воспаляются кончики грудных и спинных нервов", - писала в конце лондонского периода Надежда Константиновна".

Это воспоминание Крупской подтверждает простую истину: Ленин не щадил себя. Он знал, что избранная им судьба революционера потребует готовности ко всему, в том числе и к преждевременной смерти. Он не раз рисковал своей жизнью. Офицер, посланный для ареста Ленина по приказу Временного правительства в июле 1917 года, имел указание убить его, так сказать, "при попытке к бегству". Не забудем и о выстреле Каплан.

Ленин был необычайно жизнелюбив, но подчинил все личное революционной деятельности и вел пуританский образ жизни, в быту отличался предельной скромностью. Шагинян приводит воспоминание одного из его современников:

"Всем известно, что Ленин вел очень скромный образ жизни как за границей, так и в России. Жил он невероятно скромно".

Знавший Ленина еще в годы первой мировой войны в Цюрихе итальянский коммунист Ф. Мизиано рассказывал: "Я тогда часто захаживал в ресторан Народного дома. Там подавались обеды трех категорий: за 1 фр. 25 сант. - "аристократический", за 75 сант. - "буржуазный" и за 50 сант. - "пролетарский". Последний состоял из двух блюд: супа, куска хлеба и картошки. Ленин неизменно пользовался обедом третьей категории". Его скромность и неприхотливость в быту стали музейной редкостью в поздней КПСС, за что она и поплатилась. Не забыть бы об этом в КПРФ.

Из всех драматических историй из жизни Ленина, рассказанных Мариэттой Шагинян, одна более других не дает нам покоя... Шел октябрь 1923 года. Казалось, Владимир Ильич стал оправляться от удара: мог ходить, двигать левой рукой и произносить, хотя и с трудом и неясно, отдельные слова. Единственное слово, которое он произносил четко, было "вот-вот". В конце октября к нему приехали И.И. Скворцов-Степанов и О.Я. Пятницкий. Стали рассказывать о выборах в Московский Совет. Владимир Ильич не выказал большого внимания к их рассказу. Но как только посетители повели разговор о поправках к наказу рядовых рабочих Московскому комитету партии, он стал предельно внимателен при перечислении этих поправок: об освещении слободок, где живут рабочие и городская беднота, о продлении трамвайных линий к предместьям, где живут рабочие и крестьяне, о закрытии пивных и пр.

По словам Пятницкого, "Ильич... своим единственным словом, которым он хорошо владел: "вот-вот" стал делать замечания во время рассказа с такими интонациями, что нам вполне стало ясно и понятно, так же, как это бывало раньше, до болезни Ильича, что поправки к наказу деловые, правильные и что нужно принять все меры, чтобы их осуществить". Ленину оставалось жить менее трех месяцев...

Здесь предоставим слово Мариэтте Шагинян: "Таков предсмертный урок Ленина, данный им каждому коммунисту. И пусть слышится нам его "вот-вот" всякий раз, когда совесть наша подсказывает нам главное, что надо сделать коммунисту, на что обратить внимание в работе с людьми". Всякий раз, когда в руках оказывается то или иное произведение Ленина и глаза бегут по строчкам его текста, ты остаешься наедине с гением и твоим современником. Какое это счастье, что есть Полное собрание сочинений Владимира Ильича, что, перечитывая его труды заново, ты видишь революционное будущее России и мира. Другим, по Ленину, оно быть не может. В непрерывном революционном мышлении и действии - весь Ленин, в его жизни и его бессмертии.

НП: Александр Павлович, не можете ли подробнее рассказать о внебрачных детях Александра III?

АК: У Александра III, действительно, было немало внебрачных детей, поскольку он был человеком безудержным и страстным. Среди детей были и исторические знаменитости. В частности, Александр Ульянов, старший брат Владимира Ильича Ленина. Дело в том, что Мария Александровна, мать Ленина, была фрейлиной при дворе Александра II. Когда Александр III был просто великим князем, у него был роман с Марией Александровной, от него она в девичестве родила сына Александра. История знает немало подобных примеров: в России к бастардам относились гуманно – давали княжеский титул, приписывали к гвардейскому полку. Известно, что Ломоносов был сыном Петра I, князь Бобринский – сыном Потемкина и Екатерины II, Разумовский – внебрачным сыном Елизаветы. Все они, как вы знаете, сделали прекрасную карьеру, и никогда не чувствовали себя изгоями. Такая же участь была уготована и Александру, брату Ленина.

Но Мария Александровна все испортила: вслед за Александром она родила еще ребенка – девочку, и к Александру III эта девочка уже никакого отношения не имела. Держать при дворе фрейлину с двумя детьми было неприлично. Чтобы замять скандал, решили передать дело охранке. Охранка нашла в Петербурге несчастного человека – гомосексуалиста Илью Ульянова. Как человек с не традиционной сексуальной ориентацией, он был на крючке у охранки. Ему дали в приданое к Марии Александровне дворянский титул, хлебное место в провинции, и молодожены отправились в Симбирск.

И вся бы эта предыстория замялась, если бы не страстный нрав Марии Александровны. Она и в Симбирске не отличалась строгим поведением, и хотя сексуальная жизнь с Ильей Николаевичем у нее сложиться никак не могла, она родила еще четырех детей, неизвестно от каких отцов.

Можете представить, каково было детям Ульяновых в гимназии. В маленьком городке все сразу становится известным, и мальчишки дразнили своих сверстников Ульяновых: припоминались и мамочка, и царь, и Илья Николаевич. В конечном счете все это отрицательно повлияло на Александра: он вырос очень озлобленным с желанием во что бы то ни стало шлепнуть папочку. С этими планами он и отбыл в Петербург на учебу. Остальное все организовала охранка. Как в наше время спецслужбы организовали Народный фронт и другие демократические организации. Там в те далекие времена охранка помогла Александру Ульянову войти в народовольческую революционную организацию и принять участие в покушении на царя.

Как только Мария Александровна узнала, что сын арестован за покушение на царя, она сразу же поехала в Петербург и явилась к Александру III. Удивительное дело: ни один источник не поражается тому, что никому не известная бедная симбирская дворянка без всяких проволочек попадает на прием к царю! (Впрочем, историки никогда не удивлялись и тому факту, что даты рождения двух первых детей Ульяновых предшествуют дате свадьбы Ильи и Марии.) А Александр III принял свою старую пассию сразу и они вместе посетили Сашу в крепости. Царь простил «цареубийцу», пообещав дать ему княжеский титул, записать в гвардию. Но Сашенька оказался с характером, он сказал все, что думает об обоих своих родителях. И пообещал им, что как только очутится на свободе, предаст гласности всю их бесстыдную историю и обязательно швырнет бомбу в папочку! Поэтому на свободу Александра Ульянова так и не выпустили, а отправили в психушку, где он своей смертью умер в 1901 году. Историки не сходятся на способах казни, но казни никакой не было.

Так Мария Александровна косвенно повлияла на судьбу своего старшего сына. Не очень повезло в такой семье и последующим детям. Поскольку Илья Николаевич знал, что дети не его, то он относился к ним как к потенциальным объектам своей любовной привязанности. Сашеньку как сына царя он никогда не трогал, а вот Володе досталась вся его пылкая неотцовская любовь. В юности Владимир Ильич был очень привлекателен. Как мать ни протестовала, она была бессильной отстоять сына: Илья Николаевич попрекал ее собственным поведением.

НП: И что Ленин?

АК: Он оставался до конца дней своих гомосексуалистом. Кстати, это известно во всем мире, только советские люди ничего не знали и жили в благоговейном поклонении вождю пролетариата. У Антониони снят фильм о великих гомосексуалистах, и Ленину в нем отведена особая глава. Об этом написано уже несколько книг.

Страдал Ленин или нет впоследствии от своей ориентации, мы не можем сказать, но вот в детстве это для него тоже было нелегким испытанием: он вырос озлобленным, возненавидил весь мир. В гимназии он вымещал свое зло на сверстниках, дрался, бил своих супостатов, при всем при том он, конечно, был очень талантливым человеком.

НП: А откуда у вас такая ошарашивающая информация?

АК: Это тоже особая и интересная история. У ее истоков стоит Мариэтта Шагинян. В 70-х годах эта писательница писала книгу о Ленине и получила доступ к архивам. Видимо, хранители архивов сами не знали, что спрятано в бумагах за семью печатями. Когда Мариэтта Шагинян ознакомилась с бумагами, она была потрясена и написала докладную записку Леониду Ильичу Брежневу лично. Брежнев познакомил с этой информацией свой круг. Суслов три дня лежал с давлением и требовал расстрелять Шагинян за клевету. Но Брежнев поступил иначе: он вызвал Шагинян к себе и в обмен на молчание предложил ей премию за книгу о Ленине, квартиру и т.д. и т.п.

НП: И Шагинян ведь действительно получила какую-то премию за книгу о Ленине?

АК : Да, она получила Ленинскую премию за книгу «Четыре урока у Ленина». А записку засекретила и она лежала в архиве Центрального комитета партии. Когда я прочел в архиве эту записку, мне захотелось увидеть и сами архивные материалы. И я запросил копии. Все именно так и было…

Александр Кутенев

Страница 8 из 27

МАРИЭТТА ШАГИНЯН

УРОК У ЛЕНИНА

С первых лет революции Ленин был для меня тем знанием и любовью, которые помогли мне перейти от христианства к коммунизму.

Ориентиром в литературной работе и поддержкой в тяжелые минуты были слова Ленина о том, что мои вещи очень нравятся ему, переданные мне в письме Воронского: «Да, знаете: очень Ваши вещи нравятся товарищу Ленину...» (Письмо Воровского неоднократно публиковалось с его подписью и без нее.- М. Ш.) Речь могла идти о первых частях «Перемены», печатавшейся в «Красной нови», о первой книжке «Советская Армения», вышедшей в год этого письма, и о статьях, помещенных в «Правде», «Петроградской правде» и «Новой Россрот». О последних он с похвалой отозвался лично редактору «Новой России», Исаю Григорьевичу Лежневу, а тот передал его отзыв мне.

Об уроке, полученном мною у Ленина, рассказывается дальше.

Не теряйте минуты. Рис.худ. Н.Жукова

1

Помню, как я вступала в партию в первые дни отступления наших войск осенью 1941 года. Вся обстановка тех дней была особая, тревожная и приподнятая. Война охватила людей сразу, как пожар в доме, душевное состояние каждого как бы обнажилось и высветилось, характеры стали сразу видны, как скелет на рентгеновском снимке, разница между ними сделалась резче и отчетливей. Нашим руководителям было очень некогда, и все же они сделали нам напутствие. Получая свою кандидатскую книжку, я услышала общие фразы о войне, патриотизме, долге члена партии. Последний как бы понимался сам собой и не был разъяснен конкретно, в условиях войны он похож был на долг каждого честного человека и сына своей родины вообще. Но когда я вышла на улицу, спрятав свою драгоценную книжку на груди, жизнь тотчас же сама стала конкретизировать этот долг, вернее, поставила меня лицом к лицу с новой обязанностью.

Тому, что такое агитация и как надо агитировать, я никогда не училась, хоть и была в общении с людьми великой спорщицей, когда нужно было что-то защитить или опровергнуть. А тут первая задача, поставленная передо мной, как кандидатом партии, была - стать агитатором, выступать перед людьми.

Москва лежала испещренная, как спинка марала, защитными пятнами красок на стенах, обложенная мешками с песком, исполосованная белыми бумажными лентами по стеклам окон. Небо над ней стояло дымное, окутанное пеленой взрывов. Завывали сирены, сгоняя людей в убежища. Утром, на позднем рассвете, как кусок льда в холодном сумраке неба, качался над площадями распластанный серебристо-голубой аэростат. Все повседневное отошло куда-то, сменилось огромнейшим биваком, чем-то временным, непрочным, исчезающим. А мы, часть писателей, должны были тотчас вмешаться в этот зыбкий мир неустойчивости, дав почувствовать людям, что вещи крепко стоят на земле, привычные формы Советской власти были и остались гранитнопрочными и душевная жизнь человека должна войти в берега незыблемо-твердого, незыблемо-стойкого мира,- мы были назначены агитаторами.

Выступать приходилось очень часто: и в полупустых аудиториях Политехнического, и в кинотеатрах перед экраном до начала сеанса, и в набитых до отказа мраморных коридорах и площадках метро после того, как завыла сирена... Но когда наступала передышка между профессиональной работой - писанием для газет, для тогдашнего Совинформбюро, для многотиражек - и выступлениями с агитационными речами - а такая передышка чаще всего бывала во время ночных тревог,- я жадно вчитывалась в книжки, которые нашлись у меня под рукой. То были книжки издания тридцатых годов - воспоминания о Ленине работников Коминтерна и воспоминания о Ленине Надежды Константиновны Крупской. Мне страстно хотелось узнать и почувствовать по этим книжкам, какие качества коммуниста сделали Ленина вождем международного рабочего движения, почему и за что он стал так любим человечеством, каким свойствам его характера нужно научиться подражать,- и вообще, чем отличается настоящий коммунист от обыкновенного человека за вычетом его убеждений.

Тайна характера - это ведь и тайна поведения, ключ к тому комплексу, который влияет на вас в другом человеке, внушает доверие и уважение к нему, жажду за ним следовать; и это не рождается разумом, оно глубже разума, и оно связано как-то и с тем, каким ты сам теперь должен стремиться быть.

Прежде всего, хотелось узнать из книг, как Ленин выступал перед людьми, какой урок можно было извлечь агитатору из его искусства влиять и убеждать. Общие фразы тут не помогли бы, общие определения, разбросанные во многих статьях и книгах, рассказы очевидцев, слушавших Ленина, тоже мало чем могли помочь, мысль должна была зацепиться за что-то очень конкретное, за какую-то уловленную особенность. В этом отношении маленькая, на плохой желтоватой бумаге изданная книжка о впечатлениях зарубежных коммунистов в сложную эпоху распада II Интернационала и первых шагов III Интернационала оказалась особенно полезной.

Люди, привыкшие слушать множество социал-демократов, и среди них таких «классиков» социал-демократии, как маститый Август Бебель, неожиданно знакомились с Лениным, о котором знали только понаслышке. У них было наготове старое мерило сравнения, был опыт всех видов красноречия с трибуны, и они не могли, впервые услышав Ленина, не подметить нечто для себя новое в его выступлениях.

Очень было интересно читать, например, как описал коммунист Сен-Катаяма, приехавший из Мексики в Советскую Россию в декабре 1921 года, доклад Ленина в Большом театре, на заседании Всероссийского съезда Советов. Сен-Катаяма совсем не знал русского языка; он не понял ни одного слова в докладе; но глазами он воспринимал вместо ушей и то, как Ленин говорил, и то, как его слушали. Видно, это было для него и ново и непривычно до такой степени, что Сен-Катаяма, за три часа в продолжение доклада не понявший произносимых слов, тем не менее не утомился и не соскучился.

Вот его описание: «Товарищ Ленин говорил приблизительно три часа, не обнаруживая никаких признаков усталости, почти не меняя интонации, неуклонно развивая свою мысль, излагая аргумент за аргументом, и вся аудитория, казалось, ловила, затаив дыхание, каждое сказанное им слово. Товарищ Ленин не прибегал ни к риторической напыщенности, ни к каким-либо жестам, но обладал чрезвычайным обаянием; когда он начал говорить, наступила гробовая тишина, все глаза были устремлены на него. Товарищ Ленин окидывал взглядом всю аудиторию, как будто гипнотизировал ее. Я наблюдал многочисленную толпу и не видел ни одного человека, который бы двигался или кашлял в продолжение этих долгих трех часов. Он увлек всю аудиторию. Слушателям время казалось очень кратким. Товарищ Ленин - величайший оратор, которого я когда-либо слышал в моей жизни».

Тут еще тоже все очень общо. Но если особенность Ленина как оратора была нова для Сен-Катаямы, нам тоже кажется кое-что неожиданным в его зрительном восприятии. Образ Ленина - в рисунках наших художников, в памятниках скульпторов, в воспроизведении актеров - вошел к нам и остался зримо перед миллионами советских людей - с широким жестом. Жест этот, взмах руки, устремленной вперед, сделался как бы неотъемлемым от него. А у Сен-Катаямы Ленин «не прибегал к каким-либо жестам», он словно стоял неподвижно перед слушателями. И мало того, отсутствие жеста сочеталось у него с однообразной интонацией: три часа - без перемены интонации! И дальше. Звучащая для нашего советского уха как-то странно и неприемлемо фраза о том, что Ленин «как будто гипнотизировал» аудиторию. Совсем это не похоже на тот портрет, какой создали наши скульпторы и художники.

Но попробуем все же вдуматься, что именно поразило Сен-Катаяму в ораторском искусстве Ленина. По его собственному признанию, русского языка он не знал и, значит, ни слова из доклада не понял. Откуда же взялась его уверенность в том, что Ленин «неуклонно развивал свою мысль, излагая аргумент за аргументом»? Ясное дело, не имея возможности услышать смысл слов, Сен-Катаяма не мог не услышать и, больше того, не почувствовать глубочайшей силы убежденности, которой была проникнута речь Ленина. Эта убежденность ни на секунду не ослабевала,- отсюда впечатление неуклонного развития мысли; и она длилась, не ослабевая, не утомляя слушателей, целых три часа,- значит, в ней не было утомляющих повторений, а были новые и новые доказательства (аргументы), следовавшие одно за другим. Уловив эту главную особенность в речи Ленина, Сен-Катаяма свой мысленный образ от нее невольно перевел в зрительный образ, может быть, по ассоциации «капля точит камень», и отсюда появился в его описании совсем непохожий Ильич - живой и всегда очень взволнованный Ильич, вдруг превратившийся у Сен-Катаямы в неподвижную статую без жеста, с монотонной интонацией, остающейся без перемен целых три часа.

Но Сен-Катаяма бросил еще одно определение, не дав к нему ровно никакого пояснения для читателя: Ленин «обладал чрезвычайным обаянием». Чтобы раскрыть тайну обаяния Ильича как оратора для массы слушателей, оставшуюся у Сен-Катаямы голым утверждением, очень полезно представить себе, к каким ораторам из числа самых авторитетных вождей в то время привыкли зарубежные коммунисты, то есть с кем мысленно мог бы сравнить Сен-Катаяма Ленина.

В воспоминаниях теоретиков и практиков революционного движения трудно найти (да и нельзя требовать от них!) что-либо художественное, переходящее в искусство слова. И тем не менее, вспоминая о Ленине на Штутгартском конгрессе II Интернационала в 1907. году,. Феликс Кон, наверное совсем не собираясь, сделать: этого, оставил нам почти художественный портрет Бебеля. Для меня, много жившей в Германии и короткое время учившейся в Гейдельберге, этот портрет был просто откровением, потому что мне пришлось часто сталкиваться у немцев с непонятной для русского человека чертой чинопочитания, каким-то особенным уважением к чиновничеству, к мундиру. На Штутгартский конгресс приехал «генерал социал-демократии», глубоко почитаемый вождь - Август Бебель. Идолопоклонства в немецкой рабочей партии не было. Сам Владимир Ильич писал об этом очень красноречиво: «Немецкой рабочей партии случалось поправлять оппортунистические ошибки даже таких великих вождей, как Бебель». Но у верхушки социал-демократии в их партийном обиходе были некоторые внешние заимствования форм, принятых в кругах буржуазной дипломатии. Так, для целей выяснения «точек зрения» и для дружеских сближений устраивались «приемы», «чашки чая», встречи за круглым столом. «Такой банкет был в Штутгарте устроен за городом,- рассказывает Феликс Кон.- Пиво, вино, всевозможные яства пролагали путь к «сближению»...

Как самый авторитетный вождь II Интернационала и блюститель традиций, Бебель на банкете совершал торжественный обход всех делегаций, обращаясь ко всем со словом «Kinder» («дети»), с одними отечески шутя, других журя, а иных наставляя на путь истины. Окружавшая Бебеля свита поклонников и поклонниц усиливала величественность этого обхода...»

Ярко встает перед нами вся картина: Бебель действительно был «великий вождь» (так называл его Ленин, так запомнился он студенчеству моего времени, сидевшему над «Аграрным вопросом»), и то, что я хочу дальше сказать, не в обиду его имени будь сказано. Но когда личное величие осознано как положение среди своих современников и человек стремится сочетать его с демократизмом, как бы сойти сверху вниз к людям и каждому сказать милостивое слово,- этот «демократизм» только подчеркивает разницу в положениях и «чинах» того, кто обходит собравшихся на «прием», и тех, кого он обходит. Формула «чтобы никого не обидеть» утверждает, как само собой разумеющееся, вышестояние одного лица над другим, и это всосалось в традиции верхушек западной социал-демократии. Но можно ли хоть на минуту представить себе нашего Ильича в положении Бебеля, по-генеральски милостиво обходящим делегатов? Физически нельзя себе это представить. И нельзя его себе представить «окруженным свитой поклонников и поклонниц». В «чрезвычайном обаянии» Ильича как оратора, подмеченном Сен-Катаямой, в огромной его популярности среди сотен людей, затаив дыхание слушавших его доклад, было какое-то иное качество. Но какое?

Пойдем немножко назад во времени и из Штутгарта 1907 года заглянем в 1902 год - в мюнхенские воспоминания Надежды Константиновны Крупской. Верная соратница Ильича, как и сам Ильич, очень уважала Плеханова; когда я в одной из своих работ («Фабрика Торнтон») поставила имя Плеханова рядом с Тахтаревым, Надежда Константиновна в письме поправила меня, указав, что Плеханов был одним из основоположников нашей партии, а Тахтарев - «революционер на час». Но вот что она вспоминает, когда они создавали «Искру»:

«Приезжали часто в «Искру» рабочие, каждый, конечно, хотел повидать Плеханова. Попасть к Плеханову было гораздо труднее, чем к нам или Мартову, но даже если рабочий попадал к Плеханову, он уходил от него со смешанным чувством. Его поражали блестящий ум Плеханова, его знания, его остроумие, но как-то оказывалось, что, уходя от Плеханова, рабочий чувствовал лишь громадное расстояние (курсив мой,- М. Ш.) между собой и этим блестящим теоретиком, но о своем заветном, о том, о чем он хотел рассказать, с ним посоветоваться, он так и не смог поговорить.

А если рабочий не соглашался с Плехановым, пробовал изложить свое мнение,- Плеханов начинал раздражаться: «Еще ваши папеньки и маменьки под столом ходили, когда я...»»

Опять удивительно конкретный облик характера! Блеск остроумия, высокая образованность - все это отлично знал и видел в самом себе сам Плеханов. Он получал от своих больших качеств личное удовольствие, личное удовлетворение, как наслаждается талантливый актер, когда ему удается превосходно сыграть. В Цюрихе во время резкого спора с группой* «Рабочего дела», приведшего к разрыву, спорщики волновались и переживали; дошло до того, что Мартов «даже галстук с себя сорвал». Но Плеханов «блистал остроумием». И Надежда Константиновна, вспоминая об этом, пишет, невольно дорисовывая данный ею раньше портрет: «Плеханов... был в отличном настроении, ибо противник, с которым ему приходилось так много бороться, был положен на обе лопатки. Плеханов был весел и разговорчив». Если в характере Августа Бебеля было немецкое соблюдение традиционности, обнаженное даже до некоторой наивности, то в характере личного удовлетворения самим собой, в черте, которую русский язык определил как «сам себе цену знает», у Плеханова уже не наивное чинопочитание, а индивидуализм большого таланта, видящего прежде всего свое «как», а не чужое «что». И все же мы только приблизились к ответу, в чем «иное качество» Ленина как оратора, и опять надо пропутешествовать из книги в книгу, на этот раз к впечатлению одного шотландского коммуниста, чтобы докопаться наконец до точного определения.

Шотландцы - очень упрямый народ, с удивительно стойким, сохранившим себя несколько столетий без изменения, национальным характером. Когда мы читаем воспоминания В. Галлахера, делегата от Шотландского рабочего комитета на II конгрессе Коминтерна, то перед нами так и встает герой романов Смоллета, хотя герои Смоллета жили в середине XVIII столетия, а молодость Галлахера пришлась на XX век. Та же прямота и резкость, тот же разговор без обиняков и дипломатии - рубка по-шотландски - и то же умное наблюдение, соединенное с природным здравым смыслом. Без малейшего смущения, а даже как-то горделиво Галлахер признается, что на собраниях и комиссиях для выработки тезисов, «которые придали II конгрессу такое огромное значение в истории Коминтерна», лично он, Галлахер, «отнюдь не оказался полезным». Почему? Да потому... Но лучше не передавать своими словами, а дать слово самому шотландцу:

«Приехав в Москву с убеждением в том, что мятежник из Глазго знает гораздо больше о революции, чем кто-либо из наших русских товарищей, несмотря на то что они переживали революцию, я сразу же старался направить их на «верный» путь по целому ряду вопросов...»

Нет ни малейшего сомнения, что шотландская самоуверенность Галлахера понравилась Ильичу, может быть, вызвала у него, как и у нас, литературные реминисценции, разбудила в нем природный ильичевский юмор. С неподражаемой откровенностью Галлахер рассказывает дальше, что он был чрезвычайно раздражен «из-за непривычных» для него «условий питания» и в таком состоянии сделался невероятно обидчив. Узнав, что в книге «Детская болезнь «левизны» в коммунизме» Ленин изобразил в дурном свете именно его, Галлахера, он чуть ли не набросился на Владимира Ильича:

«Я настойчиво пытался его уверить, что я не ребенок, а, как я говорил,-- «набил руку в этом деле» (У Галлахера сказано «game» - в этой игре. Он имел в виду революцию.- М. Ш.) . Многие из моих замечаний были сделаны на языке более вольном, чем обыкновенный английский». Это значит, что Галлахер набросился на Ленина по-шотландски, с горчицей и перцем, неприсущими выдержанной английской речи. И вот представьте себе разъяренного шотландца, осыпающего Ленина лексиконом, принятым «по ту сторону Клэйда». Ленин утихомирил его коротенькой запиской: «Когда я писал эту маленькую книжку, я не знал вас». Но он не забыл ни самого шотландца, ни его фразы: «на языке более вольном, чем обыкновенный английский». Когда через несколько месяцев приехал в Советский Союз из Великобритании другой коммунист, Вильям Поль, Владимир Ильич описал ему выходку Галлахера и, вероятно, мастерски передразнил того, повторив знаменитую фразу в точности и с шотландским акцентом: Gallacher said hewis an awl haun et the game («Галлахер,-сказал он,- набил руку в этом деле». Сообщая об этом со слов Поля, Галлахер заканчивает свой рассказ: «Поль говорит, что он (Ленин) прекрасно передал акцент Клайдсайда» (То есть берегов реки Клэйд, около Глазго.- М. Ш.).

Мы должны быть горячо благодарны шотландскому коммунисту даже за один только этот драгоценный штришок бесконечно дорогого для нас юмора Владимира Ильича. Но обязаны мы Галлахеру несравненно большим. Именно Галлахер сумел наиболее зорко подметить и наиболее точно передать основную особенность ленинских выступлений и бесед:

«Я два раза был у Ленина дома и имел с ним частную беседу. Меня больше всего поразило в нем то, что, пока я был с ним, я не имел ни одной мысли о Ленине, я мог думать только о том, о чем он думал, а он все время думал о мировой революции». (Курсив мой, - М. Ш.)

Вот наконец черта, за которую может уцепиться мысль. Видеть лицом к лицу Ленина, слышать его голос, может быть, не раз встретиться с ним глазами и, несмотря на это, все время не видеть и не слышать самого Ленина, не думать о нем самом, а только о предмете его мыслей, о том, что Ленин думает, чем он сейчас живет, то есть воспринимать лишь содержание его речи не «как» и «кто», а «что»! Таким великим оратором был Ленин и так умел он целиком отрешиться от себя самого, перелившись в предмет своего выступления, что слушателю передавались вся глубина его убеждения, все содержание его мыслей, заставляя забыть о самом ораторе и ни на секунду не отвлечь этим внимания от существа его речи или беседы.

Представляю себе две формы реакции на два типа ораторов. К одному после его доклада подходишь с восхищением и поздравлением: «Как вы прекрасно, как блестяще выступили!» И к другому подходишь и говоришь не о том, как он выступал, а сразу же о предмете его речи, захватившем, заинтересовавшем, покорившем вас. Подчеркнув красным крестиком глубокие и бесхитростные слова Галлахера, я сделала для себя такой вывод: если аудитория начнет после твоего доклада хвалить тебя и восхищаться тобой, значит, ты плохо сделал свое дело, ты провалил его. А если разговор сразу же пойдет о предмете и содержании твоего доклада, как если б тебя самого тут и не было, значит, ты хорошо выступил, сделал свое дело на «пять». Таков был первый урок, почерпнутый мною из чтения во время бомбежек, и с тех пор, направляя свои внутренние усилия в работе агитатора так, чтоб по окончании доклада слушатели сразу заговаривали о его содержании, а не обо мне, я мысленно все время представляла себе образ Ленина-докладчика. Пусть при этом не удавалось достичь и стотысячной доли результата, зато сама память о полученном уроке была драгоценной; храня ее неотступно, воспитываешь у себя трезвую самооценку любого внешнего успеха.

2

Так был сделан первый шаг в познании особенностей Ленина как агитатора. Но секрет огромной любви к нему миллионных масс, любви не только разумом, но и сердцем все еще оставался неопределимым. Правда, была уже вполне очевидна разница в том, как, например, почтительно следовала за Августом Бебелем «свита его поклонников и поклонниц», безусловно по-своему тоже любивших Бебеля и преданных ему, и как - совсем не почтительно - кидались навстречу Ленину люди, чтоб только посмотреть на него и побыть около него. Часто наблюдая такие встречи в Москве в 1921 году, Клара Цеткин рассказывает о них в своих воспоминаниях:

«Когда Ленин заходил ко мне, то это было настоящим праздником для всех в доме, начиная с красноармейцев, которые стояли у входа, до девочки, прислуживавшей в кухне, до делегатов Ближнего и Дальнего Востока, которые, как и я, проживали на этой огромной даче...

«Владимир Ильич пришел!» От одного к другому передавалось это известие, все сторожили его, сбегались в большую переднюю или собирались у ворот, чтобы приветствовать его. Их лица озарялись искренней радостью, когда он проходил мимо, здороваясь и улыбаясь своей доброй улыбкой, обмениваясь с тем или с другим парой слов. Не было и тени принужденности, не говоря уже о подобострастии, с одной стороны, и ни малейшего следа снисходительности или же погони за эффектом, с другой. Красноармейцы, рабочие, служащие, делегаты на конгрессе...- все они любили Ленина, как одного из своих, и он чувствовал себя своим человеком среди них. Сердечное, братское чувство роднило их всех».

В этих словах нет ничего нового, каждый, кто когда-либо писал о личных встречах с Лениным, неизменно отмечал то же самое - великую простоту, сердечность, товарищество Ильича в его общении с другими людьми. Есть в рассказе Цеткин только одно, что немецкая коммунистка прибавила от себя. Не услыша этого как личного признания от самого Ленина, не цитируя какого-нибудь ленинского высказывания в письме или разговоре, а как бы невольно беря на себя функцию психолога или писателя (который может говорить за своих воображаемых героев), она пишет про Ленина: «...он чувствовал себя своим человеком среди них». Если б редактор потребовал от нее на этом месте справку, откуда она это знает, или строгий «коронер» в американском суде указал ей, что свидетель не имеет права говорить за других о том, что другие чувствуют, а только за себя, что он сам чувствует, Клара Цеткин вынуждена была бы поправиться и уточнить свою речь таким образом: «я чувствовала» или: «я видела, что Ленин чувствует себя своим человеком среди них». Тогда нужно было бы доискаться, что же именно в отношении Ленина к другим людям (ведь не только простота и сердечность!) вызвало у Клары Цеткин такое признание.

Оставим на время книжку воспоминаний и обратимся к другим источникам.

Когда вышло первое издание Сочинений Ленина, у нас еще не существовало разветвленной сети кружков политучебы с широко разработанной программой чтения. Каждый вопрос в этих программах охватывал (и охватывает сейчас) много названий книг классиков марксизма, но не целиком, а с указанием только нужных для прочтения страниц - от такой-то до такой-то. Считаю для себя счастьем, что я избегла в конце двадцатых годов этой пестроты знакомства с книгой по кусочкам и смогла прочитать Ленина том за томом, каждое произведение в его целостном виде. Правда, не имея ни консультанта, ни старшего товарища, который «вел» бы меня в этом чтении, я часто «растекалась мыслью» по второстепенным местам, увлеченная какой-нибудь деталью, и упускала главное. Зато детали эти мне очень потом пригодились. Одна из таких деталей, останавливающая внимание на первых же страницах «Материализма и эмпириокритицизма», помогает, мне кажется, понять очень важную вещь: связь индивидуализма в характере человека со склонностью его мышления к теоретическому идеализму. Владимиру Ильичу очень полюбилось одно выражение у Дидро. Начав свою полемику с Эрнстом Махом, он приводит полностью всю цитату, где Дидро употребил это выражение. Судя по сноске, Ленин читал французского энциклопедиста в оригинале и сам перевел цитируемое место. Речь идет о беседе Дидро с Даламбером о природе материализма. Дидро предлагает своему собеседнику вообразить, что фортепиано наделено способностью ощущения и памятью. И вот наступает вдруг такой момент сумасшествия... Далее следует знаменитая фраза Дидро: «Был момент сумасшествия, когда чувствующее фортепиано вообразило, что оно есть единственное существующее на свете фортепиано и что вся гармония вселенной происходит в нем». Этот образ чувствующего фортепиано, на клавишах которого (органах восприятия) играет объективный мир, то есть материально существующая природа,--и которое вдруг сошло с ума, вообразив, что в нем, единственном, заключена вся гармония вселенной,- захватил Ленина так сильно, что он не только процитировал это место, но и вернулся к нему снова, повторил его, развил и приблизил к нам, дав его читателю в несколько ином ракурсе. У Дидро ударение стоит на мысли, что фортепиано вообразило, будто вся гармония вселенной происходит в нем (курсив мой.- М. Ш.). Ленин, издеваясь над «голеньким» Эрнстом Махом, пишет, что если он не признает объективной, независимо от нас существующей реальности, «то у него остается одно «голое абстрактное» Я, непременно большое и курсивом написанное Я = «сумасшедшее фортепиано, вообразившее, что оно одно существует на свете»». Казалось бы, это опять та же цитата из Дидро, но не совсем та! Ильич ставит знак равенства между «сумасшедшим фортепиано» и местоимением первого лица единственного числа - «я». Он как бы центрирует внимание не на второй мысли Дидро (что «сумасшедшее фортепиано» вообразило себя творцом гармонии вселенной, носящим весь объективный мир внутри себя, как позднее «Мировой Разум» Гегеля); он попросту выбрасывает эту вторую половину фразы, чтоб она не двоила внимание читателя, и подчеркивает первое утверждение Дидро, что «сумасшедшее фортепиано» вообразило себя одним на свете. И больше того, оно превратилось в «Я» с большой буквы. Но когда «Я» с большой буквы становится центром мира и оно существует в единственном числе, что же делается с бедным «ты», со всеми другими познающими субъектами? Не перестает ли каждое «Я» реально чувствовать бытие каждых «ты», не становятся ли эти «ты» для него лишь порождением его собственных идей? Так от крайнего теоретического солипсизма Беркли незаметно в уме читателя прокладывается мостик к крайнему практическому индивидуализму в характере человека, заставляющему его как бы не чувствовать бытие другого человека рядом с тобой с той же убедительной реальностью, с какой ты ощущаешь глубину и реальность своего собственного бытия.

Разумеется, все эти рассуждения очень субъективно-читательские. Но зерно истины в них есть. Именно от полноты своего материалистического сознания Ленин очень сильно ощущал реальное бытие других людей. И каждый, к кому подходил Ленин, не мог не чувствовать реальность этого подхода человека Ленина к другому человеку, а значит, не мог не переживать ответно свое человеческое равенство с ним. В материалистическом переживании бытия «ты» с той же силой, как бытия своего «я», есть совсем новое качество нашего времени.

Переживали вы когда-нибудь, читатель, особое счастье от общения с человеком, который, вы чувствуете, подошел к вам с тем выражением равенства, когда его «я» ощущает реальное бытие вашего «ты»? Это не так уж часто бывает на земле. Люди разны во всем - не только по внешнему положению в обществе, но и по таланту, по уму, по характеру, по возрасту, по степени внешней привлекательности. Но в одном они равны абсолютно. В том, что все они реально существуют. И вот в присутствии живого Ленина и даже в чтении - одном только чтении его книг - каждый из нас испытал живое счастье утверждения реальности твоего собственного бытия, каким бы маленьким или ничтожным ни казалось оно тебе самому. Мне кажется, это одна из очень важных причин, почему людям было хорошо с Лениным и Ленину было хорошо с людьми. Один из членов Британской социалистической партии, побывавший в Москве в 1919 году, Д. Файнберг, определил это чувство как особое ощущение внутренней свободы: «...с каким бы благоговением и уважением вы ни относились к нему, вы сразу же чувствовали себя свободно в его присутствии». А это значит, что вы проявляли в общении с Лениным лучшие стороны вашего характера, то есть, говоря проще, становились при нем лучше.

3

Ученый, даже великий ученый, может быть плохим, никудышным психологом, глядеть мимо вас, не видя вас, слушать и не отвечать, принимать черное за белое, и за это с него человечеством не спросится; больше того, даже при полном отсутствии внимания к вам и понимания вас у такого ученого можно каждый день, каждый час учиться и расти возле него, учиться могучей концентрации ума, преклоняться перед самоотдачей всей жизни предмету своей науки. Но член партии, коммунист, тем более если он руководитель какого-нибудь коллектива, не может формально относиться к людям. Он призван видеть и чувствовать людей, которыми руководит. И сказать про него, что он плохой психолог, это все равно как признать: он не справляется с одной из своих задач.

Конечно, чтобы быть таким психологом, как Ильич, надо родиться Ильичем, с его громадной опорой на материалистическое сознание. Как бы первичным свойством его натуры было полное отсутствие тщеславия. Он реально ощущал бытие другого человека, настолько же реально, как собственное бытие. В этом отношении можно всю жизнь стремиться внутренне подражать ему, и, даже если это не удастся вам ни в какой мере, это станет вашей совестью, вашим вернейшим критерием в оценке характеров - вашего собственного и окружающих вас людей. Зато многим чисто педагогическим приемам Ленина и особенно его способу постоянного изучения людей можно каждому коммунисту научиться и, во всяком случае, необходимо знать о них.

Умение подойти к человеку, понять его, правильно сагитировать, выучить или дать урок выросло у Владимира Ильича в процессе постоянной, неутомимой работы с людьми, страстной потребности изучать людей, быть с ними, чувствовать их. Никогда не было у него равнодушия к человеку или невнимания к его прямым нуждам. Но, кроме прямой практики работы с людьми, Ленин всегда учился из книг, из художественной литературы тому, что такое глубинная психология людей. Мы знаем со слов Надежды Константиновны, что он буквально тосковал в Кракове по беллетристике и «разрозненный томик «Анны Карениной» перечитывал в сотый раз». Сто раз перечел роман, где выступает любимый герой Толстого, Левин, с его крестьянской философией, где дается такой великолепный разрез современного Толстому общества, где без нарочитости, с величайшей правдой искусства раскрываются такие характеры, как страшный в своей сухой душевной наготе Каренин! Характеры иного общества, иной эпохи... Большая школа психологии, открываемая подлинным искусством слова, очень много дала Ильичу в его понимании людей.

Нас, писателей, часто укоряют наши читатели в поверхностном психологическом образе современного человека. А критики частенько бьют как раз тех, кто честно пытается отразить в новом поколении не то, что должно быть, а данное, как оно есть сейчас, или улавливает опасные симптомы того, что не должно быть. Это «битье» оказывает плохую услугу важнейшей задаче художественной литературы - вести человечество к должному через глубокое и правдивое отражение данного. Плохую услугу оказывает это и огромной армии коммунистов, получающих от чтения некоторых советских книг мнимое, а не действительное знание своих современников, среди которых они живут и работают.

Каждый народ с огромной выразительной силой проявляет себя в своем языке. Владимир Ильич хорошо это понимал. Его работе с людьми много помогало постоянное, непрекращающееся изучение языков, на каких говорят люди. Об этом наши пропагандисты как-то мало задумываются. Между тем общение с рабочими разных национальностей через переводчиков, объезд чужих стран и пребывание в них без возможности прочитать даже афишу на столбе, не говоря уже о газетах, вещь для политика тяжелая, все равно что стояние у запертой двери без ключа к ней. Хотя сам Ленин писал в анкетах, что плохо знает иностранные языки, но вот что говорят свидетели:

«Тов. Ленин хорошо понимал английский язык (и говорил по-английски)...» (Д. Файнберг). Ленин «совершенно свободно говорил по-английски» (Сен-Катаяма). «В 1920 году, когда происходил II конгресс Коминтерна, Владимир Ильич в своем выступлении подверг критике ошибки руководства Коммунистической партии Германии и линию итальянца Серрати. Пока речь шла о Германской коммунистической партии, Владимир Ильич говорил по-немецки, а потом, когда заговорил об ошибках Серрати, сразу же перешел на французский язык. Я была на этом заседании конгресса, которое происходило в Андреевском зале Кремлевского дворца. Вспоминаю тот гул, который прошел по залу. Иностранные товарищи не могли себе представить, что русский, который только что блестяще говорил по-немецки, так же свободно владеет французским языком» (Е. Д. Стасова).

Но, свободно выступая с докладами и беседами на немецком, английском и французском языках, Владимир Ильич хорошо знал и итальянский, читал итальянские газеты. Осенью 1914 года в страстной полемике с немецкими и прочими социалистами, санкционировавшими военные кредиты, Ленин противопоставляет им в статье «Европейская война и международный социализм» итальянских коммунистов. Он цитирует несколько раз итальянскую газету «Аванти». На трех с половиной страницах своей статьи Ленин приводит одиннадцать итальянских фраз, точнее, 109 итальянских слов. По характеру этих цитат видно, что Ильич наслаждается высоким революционным содержанием, приподнятым музыкальной красотой языка. Для него это знание чужих языков, свободное употребление их отнюдь не простой багаж образованности. Через язык он постигает внутренний жест народа, особенности его реакций, его характера, его юмора; он ищет лучших путей к нему, лучшего взаимного разумения. Мы уже видели, как тонко подметил, а потом использовал он шотландские особенности английского языка Галлахера. Но не только четыре европейских языка знал Ленин. До конца своих дней он интересовался и языками братских славянских народов и продолжал, по мере сил и времени, изучать их. Как в приведенных выше случаях знание языков помогало Ильичу сразу устанавливать контакт с англичанами, немцами и французами, так помогло ему знакомство с чешским языком и обычаями. Летом 1920 года приехал в Москву Антонин Запотоцкий. С волнением и в растерянности он ожидал приема у Ленина: как и о чем решиться говорить с ним? Но тревогу его скоро как рукой сняло:

«Прежде всего оказалось, что он (Ленин) понимает чешскую речь... Беседу он начал вопросом, который наверняка ни одного чеха не привел бы в замешательство. Он спросил, едят ли еще в Чехии кнедлики со сливами. Он помнил об этом любимом чешском блюде еще со времени своего пребывания в Праге...»

Приезжает в Москву болгарский коммунист Хр. Кабакчиев и привозит Ленину в подарок целую кучу брошюр на болгарском языке, которыми он очень гордится: вот какая у нас массовая политическая литература! В таких случаях интерес к подаренным книгам обычно потухает при виде незнакомого языка, на котором они написаны. Но мы можем сразу представить себе живого Владимира Ильича, с любопытством пересматривающего брошюры.

«А трудно ли выучиться болгарскому языку?» - внезапно спрашивает он у Кабакчиева. Это не праздный вопрос. Ленин просит выслать ему поскорее болгаро-русский словарь. А через некоторое время, видимо отчаявшись получить его от Кабакчиева, Ленин пишет записочку библиотекарше с просьбой достать ему болгаро-русский словарь.

От изучения чужих языков - к изучению народа, и так буквально до последних дней жизни.

В годы, когда непосредственное воздействие живого Ильича еще не стерлось из памяти, М. Шолохов отразил стремление коммуниста овладеть иностранным языком. В «Поднятой целине» замечателен образ простого и малограмотного партийного руководителя в деревне, жадно изучающего каждую свободную минуту английский язык, необходимый ему для «мировой революции». В те годы людям широко навстречу шло и наше государство, основав так называемые «ФОНы» для партийных и творческих работников - индивидуальное обучение иностранным языкам. К сожалению, мало кто воспользовался ими по-настоящему.

Огромное внимание уделял Ленин молодежи. Он учил никогда не бояться ее, внимательнейшим образом следил за ней, умел бережно относиться к ее самолюбию (Н. К. Крупская рассказывает, как он поправлял начинающих и молодых авторов совершенно для них незаметно), а главное, обладал чудесным даром (или сам воспитал в себе выдержку) не раздражаться на ошибки. Сталкиваясь с чем-либо отрицательным, он не забывал припомнить или заметить одновременно и что-нибудь положительное в том же человеке. Организатор швейцарской молодежи в десятых годах нашего века, В. Мюнценберг пишет после совместной работы с Лениным: «Его критика никогда не оскорбляла нас, мы никогда не чувствовали себя отвергнутыми, и, даже подвергая нас самой суровой критике, он всегда находил в нашей работе что-нибудь, заслуживающее похвалы». Мюнценберг называет такое отношение Ленина педагогическим, то есть направленным на воспитание кадров: «Без его непосредственной личной товарищеской помощи, оказывавшейся им с огромным педагогическим тактом, Международное бюро молодежи в Цюрихе ни в коем случае не принесло бы такой пользы юношескому движению в 1914-1918 гг.». И он заканчивает свои воспоминания: «За свою пятнадцатилетнюю работу в движении социалистической молодежи я получил неисчислимо много от известнейших вождей рабочего движения, но не могу вспомнить ни одного, который бы, как человек и политик, стоял ближе к юношеству и политически больше влиял бы на пролетарскую молодежь, чем Владимир Ильич Ульянов-Ленин».

Надо отметить тут, что Ленин всегда подмечал лучшее в человеке, и это одна из главнейших черт, необходимых для педагога, а значит, и для коммуниста, работающего с кадрами; потому что строить свою воспитательную работу с людьми коммунист может, лишь опираясь на лучшие их черты, а не на худшие. Надежда Константиновна рассказывает: «У Владимира Ильича постоянно бывали... полосы увлечения людьми. Подметит в человеке какую-нибудь ценную черту и вцепится в него». В начале мая 1918 года группа финских товарищей, наделавших немало крупных ошибок и потерпевших в партийной борьбе полное поражение, шла к Ленину с повинной головой, сознавая со всей серьезностью собственный промах. Люди были уверены, что получат суровый разнос. Но Ленин обнял их и, вместо разноса, начал подбадривать, утешать, поворачивать их мысли к будущему, говорить о том, что предстоит им делать дальше.

Подобных примеров очень много, и, когда читаешь бесхитростные рассказы об этом, чувствуешь, что в проявлении такой чуткости вовсе не одна только ильичевская доброта, ведь, когда нужно, Ильич умел быть беспощадно суровым. Но одним из серьезнейших оружий воспитательной работы с кадрами было у Ленина умение не только не подавлять у человека чувство его собственного достоинства, а, наоборот, пробуждать и укреплять его. С теми, кто имел это чувство собственного достоинства, Владимир Ильич общался как будто с особенным удовольствием. Как правило, это были русские рабочие, приезжавшие к нему в эмиграцию, крестьяне, которых «мир» посылал к нему ходоками в первые годы революции, те из ученых и творческих работников, которые, подобно Михайле Ломоносову, не желали быть холуями у самого бога, а не «токмо» у сильных мира сего. Между прочим, он очень ценил эту внутреннюю человеческую независимость у английских рабочих, которых изучал во время лондонской эмиграции буквально со страстью. Страницы, посвященные этому у Надежды Константиновны, просто обжигают при чтении. В английских церквах после службы устраивались своеобразные дискуссии, на которых выступали рядовые рабочие. И Владимир Ильич ходил по церквам, чтобы только слышать эти выступления. Он жадно читал в газетах, что там-то и там объявляется рабочее собрание, и он ездил по самым глухим кварталам на эти собрания, ходил в рабочие библиотечки-читальни, ездил на крышах омнибусов, посещал «социал-демократическую» церковь в Лондоне, где священник был социал-демократ. Приезжие в Лондоне знакомились лишь с верхушкой английского рабочего класса, подкупленной буржуазией, но Ленин пристально следил за рядовым английским рабочим, сыном народа, проделавшего своеобразные революции, прошедшего через чартизм и создавшего «habeas corpus act» - эту заповедь личной человеческой независимости.

Классовый инстинкт рабочего, покоящийся на могучем чувстве коллектива, выработанный ежедневным совместным трудом, теснейшим образом связан с чувством собственного достоинства, несовместимого ни с холуйством, ни с заискиванием, ни с трусостью, ни с наглой самоуверенностью. Неизмеримая пропасть отделяет это спокойное и твердое сознание себя человеком от самолюбивого тщеславия, самонадеянности, самоуверенности, наглости, ячества. Я считаю, что надо уметь тонко различать эту разницу. Если всем видам тщеславия коммунисты должны давать отпор, стараясь искоренять их, то людей со спокойным чувством собственного достоинства, людей с независимым и безбоязненным суждением подлежит беречь в рядах партии как зеницу ока.

4

В недалеком прошлом был у нас метод воздействия на сделавшего ошибку товарища, получивший мрачное название «проработки». Мало найдется у нас творческих работников, кто не перенес бы тяжело, за себя или за другого, эту проработку. Заключалась она в том, что ошибившийся подвергался весь целиком как бы моральному расстрелу. При такой «проработке» не только не оставлялся признанным какой-нибудь нетронутый уголок присущих ему хороших качеств или хорошо сделанной работы, но и не допускались никакие голоса, которые вдруг прозвучали бы в момент проработки не в унисон с голосами обвинителей, а с напоминанием о качестве в человеке, заслуживающем уважения.

Чем-то мрачно-средневековым веяло от этих проработок, и мало кому они действительно пошли на пользу. Раздумывая над тем, почему у нас к ним все-таки время от времени прибегали, я, сама для себя, пришла к несколько еретическому выводу: они казались полезными и ведущими к укреплению нового общества. Совершивший ошибку рассматривался как симптом назревшего общего уклона в ошибку или выражение общего назревавшего недовольства, и совершенный моральный разгром его очищал атмосферу, как тайфун или шквал. И творческие союзы, на «развалинах» одного проработанного, сызнова начинали движение вперед. Я отнюдь не претендую на верность моего объяснения, а только упоминаю об этом как о личной попытке объяснить для себя самой «метод проработки». Но если углубиться в него глубже и глубже - не подходили ли мы тут к чему-то, напоминающему жертвоприношение, к чему-то издревле присущему различным культам? Так это или не так, но надо со всей решимостью и бесстрашием большевиков признать, что метод проработки, делающий человека средством, никогда и ни в малейшей степени не был приемлем для Ленина. Этот метод был по самой природе своей глубочайшим образом антиленинским. Абсолютно принципиальный в партийной борьбе, вскрывающий партийные ошибки до самого их дна, никогда не останавливавшийся перед тем, что мы называем «говорить правду в глаза», Ленин никогда не делал отдельного человека средством (что исключает всякую возможность педагогического воздействия на него), а всегда относился к человеку как к цели (с учетом его изменения, воспитания, роста). Вот почему унижение человека, при котором он сам перестает уважать в себе человеческое достоинство,- это самое отрицательное, что было при проработках. Такое унижение (русский язык знает еще более сильное слово для него - «уничижение»), такое уничижение ломает людей, коверкает им нервную систему или воспитывает холуев, лицемеров, приспособленцев и подхалимов.

Я привела несколько примеров ленинского отношения к человеку в тех простых случаях, когда люди сознавали свою вину и нужно было бережно сохранить их веру в себя и силу для завтрашней работы. Но вот более сложный пример, когда требовалось как будто сохранить для партии дарование, считавшееся блестящим, человека с большим как будто литературным и политическим будущим и для этого избавить его от всеобщего осуждения таким авторитетнейшим органом, как III конгресс Коминтерна, тем более что вышеописанный товарищ и вины особенной как будто не проявил - написал совершенно правильную по содержанию брошюру, а только малость переборщил в ней, переборщил в тоне, в критике, в нападках... Я имею в виду интереснейший эпизод с немецким коммунистом Паулем Леви и позицию в этом деле Владимира Ильича. Мне кажется, кто хочет быть подкованным в своей работе психологически и педагогически, должен не только прочесть, но прямо изучить страницы, посвященные этому эпизоду в воспоминаниях Клары Цеткин. С тех пор прошло свыше сорока лет. Объективный исторический анализ стер все сложности и тонкости, всю конкретность обстановки, существовавшей в тот год (1923), и, например, в нашей БСЭ, как и в новых учебниках истории партии, эпизоду с Леви дано скупое и сжатое толкование, а сам Леви попросту сброшен со сцены истории, как заведомый ренегат и оппортунист. Но сорок лет назад все это не было так явно и понятно для каждого. Сорок лет назад факты представлялись несколько по-другому, а сам Леви еще не был оппортунистом, он занимал руководящий пост в молодой германской компартии, и позиция его далеко не всякому была видна во всей ее двойственности. Вот почему весь эпизод с Леви, особенно во время войны, произвел на меня такое сильное впечатление в трактовке его по горячему следу, сразу после события, устами старой, опытной немецкой коммунистки.

Событием, взволновавшим все секции Коминтерна, было революционное рабочее движение (или вспышка) в марте 1923 года в немецком городе Мансфельде. За вспышкой последовали организация партизанских отрядов в округе и ряд стычек с полицией в других городах. Вызвано это было невозможными притеснениями со стороны хозяев, вводом полиции на фабрики и заводы, обысками, арестами. Сейчас, когда прошло свыше сорока лет, стало особенно ясно, что буржуазия сама спровоцировала эти вспышки, желая заранее, до полной организованности рабочих, разбить лучшие их силы по частям. Тогда же с особенной силой видна была вторая сторона Мансфельда: недисциплинированность движения, его малая продуманность, плохое руководство, неналаженность отношений с рабочими массами, словом, обреченность этого движения на провал. И оно вызвало резкую критику со стороны большинства коммунистов. В самый его разгар Пауль Леви выступил против него с острейшей критикой. Казалось бы, он наговорил массу верных вещей и был теоретически прав. Но... Перейдем к двум собеседникам - Ленину и Кларе Цеткин.

Клара Цеткин обеспокоена, она волнуется за судьбу Леви. Она знает, что, несмотря на справедливость его критики, он вызвал к себе отрицательное отношение Коминтерна. Осуждают его многие секции, осуждает особенно сильно Русская секция. Ему хотят вынести публичное порицание, исключить из партии. Какими горячими словами она защищает его перед Лениным! «Пауль Леви не тщеславный самодовольный литератор. Он не честолюбивый политический карьерист... Намерения Пауля Леви были самые чистые, самые бескорыстные... сделайте все возможное, чтоб мы не потеряли Леви!» Словно предчувствуя, в чем будут заключаться обвинения, она их сразу же, еще до их предъявления, отрицает. Но Ленин совсем не поднимает этой «перчатки», не подхватывает тех легких обвинений, которые она перед ним отрицает. Он говорит о Леви (в протокольном рассказе Цеткин) так, как если бы думал вслух, - очень серьезно и с очень большим желанием понять и проанализировать то, что произошло, до конца и во всем объеме, - не столько о самом Леви, сколько о партийной психологии в целом:

«Пауль Леви, к сожалению, стал особым вопросом... Я считал, что он тесно связан с пролетариатом, хотя и улавливал в его отношениях к рабочим некоторую сдержанность , нечто вроде желания «держаться на расстоянии» . Со времени появления его брошюры у меня возникли сомнения на его счет . Я опасаюсь, что в нем живет большая склонность к самокопанию, самолюбованию, что в нем - что-то от литературного тщеславия. Критика «мартовского выступления» была необходима. Что же дал Пауль Леви? Он жестоко искромсал партию. Он не только дает очень одностороннюю критику, преувеличенную, даже злобную, - он ничего не делает, что позволило бы партии ориентироваться. Он дает основания заподозрить в нем отсутствие чувства солидарности с партией. (Курсив мой.- М. Ш.) И вот это обстоятельство было причиной возмущения многих рядовых товарищей. Это сделало их слепыми и глухими ко многому верному, заключающемуся в критике Леви. Таким образом, создалось настроение - оно передалось также товарищам и из других секций,- при котором спор о брошюре, вернее, о личности Пауля Леви сделался исключительным предметом дебатов - вместо вопроса о ложной теории и плохой практике «теоретиков наступления» и «левых»».

Как надо быть благодарными Кларе Цеткин за то, что она подробно записала эти слова Ильича! И как хочется думать и думать над ними, над тем, что такое партийная политика, что такое человек в партии... Необдуманное и скороспелое выступление немецких рабочих обошлось дорого и всей немецкой компартии, и всему революционному движению на Западе. Оно дало легкую победу буржуазии. Поэтому нужно было («необходимо» - по Ильичу) осудить тактику «левых», сделать ее поучительным уроком. А тут примешался Пауль Леви с его брошюрой и помешал работе Коминтерна. Вместо общей проблемы изволь возиться с «проблемой Пауля Леви». Но уж если на то пошло, в его как будто правильной позиций, в его как будто верных замечаниях есть как раз то самое «личностное», «субъективное», что сделало эту позицию и эти замечания неверными. Ильич говорит о критике односторонней, преувеличенной, почти злобной, не дающей никаких ориентиров на будущее, как о чем-то не только неправильном самом по себе, но и заставляющем заподозрить в Пауле Леви «отсутствие чувства солидарности с партией». Отрыв его от рабочей массы («желание держаться на расстоянии») приводит к отрыву от партии. Так личностное, примешиваясь к политике, делает порочной саму политику.

Приговор над Леви еще не произнесен Коминтерном, Леви еще не осужден, но в этом осторожном раздумье Ильича перед нами во весь рост встает сам Леви, как человек, обрекающий себя на исключение из партии, потому что он сам оторвался от солидарности с нею.

В словах Ильича есть и нечто большее, чем только относящееся к самому Леви. Есть скрытая внутренняя, теплота к рабочим, восставшим с оружием против хозяев: неудачное, недисциплинированное, принесшее ущерб общему делу, а все же это - восстание, исторический момент борьбы, пролилась кровь тех, кто эту ошибку сделал, и как раз им-то, ошибившимся, нет и не должно быть осуждения в большом плане революции, ведь без таких ошибок не могло бы быть и восстания победоносного. Этого не понял Леви, но это поняли «рядовые товарищи», не «держащиеся на расстоянии» от рабочей массы,- и отсюда их возмущение против Леви.

Дальнейшая судьба Леви показала, с какой изумительной портретной точностью дан был этот человек в скупых фразах Ленина. Чтобы выработать такой взгляд и оценку, надо пройти жизненную практическую школу Ильича - его постоянное общение с рабочим классом, привычку в первую очередь думать о простом труженике. Для выработки собственного суждения Ленин мог становиться на позицию «рядовых товарищей». До последних дней жизни сохранил Ильич эту способность никогда не «держаться на расстоянии» от народа, всегда чувствовать себя среди него, становиться на позицию рядового товарища,

В самом конце маленькой книжки, которую я брала с собой в бомбоубежище, есть рассказ...

В конце октября 1923 года Ленин, казалось, уже начал оправляться от удара. Он мог ходить, двигать левой рукой и произносить, хотя с большим трудом и неясно, отдельные слова. Но жить ему оставалось уже не долго - меньше чем три месяца... Единственное слово, которым он владел твердо, было «вот-вот». И этим словом, внося в него различные интонации, он делал свои замечания по ходу бесед с ним. Когда в воскресный день конца месяца к нему приехали И. И. Скворцов-Степанов и О. А. Пятницкий, он вышел им навстречу, опираясь левой рукой на палку. А дальше пусть продолжает О. А. Пятницкий:

«Тов. Скворцов стал рассказывать Ильичу о ходе выборов в Московский Совет. Он невнимательно слушал. Во время рассказа Скворцова он одним глазом смотрел на рассказчика, а другим просматривал заглавия книг, лежавших на столе, вокруг которого мы сидели. Но когда Скворцов стал перечислять те поправки к наказу МК, которые вносились рабочими фабрик и заводов,- об освещении слободок, где живут рабочие и городская беднота, о продлении трамвайных линий к предместьям, где живут рабочие и крестьяне, о закрытии пивных и пр., Ильич стал слушать внимательно и своим единственным словом, которым он хорошо владел: «вот-вот», стал делать замечания во время рассказа, с такими интонациями, что нам вполне стало ясно и понятно, так же, как это бывало раньше, до болезни Ильича, что поправки к наказу деловые, правильные и что нужно принять все меры, чтобы их осуществить» (Курсив мой.- М. Ш.)

Рассказ о выборах как о чем-то уже предрешенном Ильич слушает невнимательно и даже взглядом, обращенным к книгам на столе, показывает свое невнимание. Но когда речь зашла о голосе рабочих масс, об их нуждах, все в Ленине встрепенулось.

Таков предсмертный урок Ленина, данный им каждому коммунисту. И пусть слышится нам его «вот-вот» всякий раз, когда совесть наша подсказывает нам главное, что надо сделать коммунисту, на что обратить внимание в работе с людьми.

Педагогика - это наука о росте человека, она обращена к становящемуся, развивающемуся, совершенствующемуся в человеке. Никакие старые понятия о доброте, о сердечности не покрывают и не составляют всей полноты того нового, с чем Ильич подходил к людям и что заставляло людей обращаться к нему лучшими своими сторонами, делаться с ним лучше. Этика Ленина всеми корнями своими уходит в глубину диалектико-материалистического сознания и ощущения мира, это новая этика материалиста, для которого бытие всех других людей существует так же реально, как и его собственное, и он верит в это чужое бытие, в его рост, в его живые, жизнеспособные стороны. Тут больше, чем обыкновенная старая доброта. И ответная любовь людей к Ленину неизмеримо больше простой ответной любви за простую, обыкновенную доброту.

• Группа: Пользователи
• сообщений 3 512
• Регистрация: 06-Июль 08

Новый Петербургъ©

О чем молчала Мариэтта Шагинян?

Сенсационные документы о семье Ульяновых

В октябре в одной из петербургских газет*) было опубликовано интервью с Александром КУТЕНЕВЫМ, где прозвучала информация о внебрачных детях Александра III. Поскольку наша газета интересуется царской семьей, то мы решили связаться с Александром Павловичем и уточнить у него этот вопрос.

– Александр Павлович, не можете ли подробнее рассказать о внебрачных детях Александра III?
– У Александра III, действительно, было немало внебрачных детей, поскольку он был человеком безудержным и страстным. Среди детей были и исторические знаменитости. В частности, Александр Ульянов, старший брат Владимира Ильича Ленина. Дело в том, что Мария Александровна, мать Ленина, была фрейлиной при дворе Александра II. Когда Александр III был просто великим князем, у него был роман с Марией Александровной, от него она в девичестве родила сына Александра. История знает немало подобных примеров: в России к бастардам относились гуманно – давали княжеский титул, приписывали к гвардейскому полку. Известно, что Ломоносов был сыном Петра I, князь Бобринский – сыном Потемкина и Екатерины II, Разумовский – внебрачным сыном Елизаветы. Все они, как вы знаете, сделали прекрасную карьеру, и никогда не чувствовали себя изгоями. Такая же участь была уготована и Александру, брату Ленина.
Но Мария Александровна все испортила: вслед за Александром она родила еще ребенка – девочку, и к Александру III эта девочка уже никакого отношения не имела. Держать при дворе фрейлину с двумя детьми было неприлично. Чтобы замять скандал, решили передать дело охранке. Охранка нашла в Петербурге несчастного человека – гомосексуалиста Илью Ульянова. Как человек с не традиционной сексуальной ориентацией, он был на крючке у охранки. Ему дали в приданое к Марии Александровне дворянский титул, хлебное место в провинции, и молодожены отправились в Симбирск.
И вся бы эта предыстория замялась, если бы не страстный нрав Марии Александровны. Она и в Симбирске не отличалась строгим поведением, и хотя сексуальная жизнь с Ильей Николаевичем у нее сложиться никак не могла, она родила еще четырех детей, неизвестно от каких отцов.
Можете представить, каково было детям Ульяновых в гимназии. В маленьком городке все сразу становится известным, и мальчишки дразнили своих сверстников Ульяновых: припоминались и мамочка, и царь, и Илья Николаевич. В конечном счете все это отрицательно повлияло на Александра: он вырос очень озлобленным с желанием во что бы то ни стало шлепнуть папочку. С этими планами он и отбыл в Петербург на учебу. Остальное все организовала охранка. Как в наше время спецслужбы организовали Народный фронт и другие демократические организации. Там в те далекие времена охранка помогла Александру Ульянову войти в народовольческую революционную организацию и принять участие в покушении на царя.
Как только Мария Александровна узнала, что сын арестован за покушение на царя, она сразу же поехала в Петербург и явилась к Александру III. Удивительное дело: ни один источник не поражается тому, что никому не известная бедная симбирская дворянка без всяких проволочек попадает на прием к царю! (Впрочем, историки никогда не удивлялись и тому факту, что даты рождения двух первых детей Ульяновых предшествуют дате свадьбы Ильи и Марии.) А Александр III принял свою старую пассию сразу и они вместе посетили Сашу в крепости. Царь простил «цареубийцу», пообещав дать ему княжеский титул, записать в гвардию. Но Сашенька оказался с характером, он сказал все, что думает об обоих своих родителях. И пообещал им, что как только очутится на свободе, предаст гласности всю их бесстыдную историю и обязательно швырнет бомбу в папочку! Поэтому на свободу Александра Ульянова так и не выпустили, а отправили в психушку, где он своей смертью умер в 1901 году. Историки не сходятся на способах казни, но казни никакой не было.
Так Мария Александровна косвенно повлияла на судьбу своего старшего сына. Не очень повезло в такой семье и последующим детям. Поскольку Илья Николаевич знал, что дети не его, то он относился к ним как к потенциальным объектам своей любовной привязанности. Сашеньку как сына царя он никогда не трогал, а вот Володе досталась вся его пылкая неотцовская любовь. В юности Владимир Ильич был очень привлекателен. Как мать ни протестовала, она была бессильной отстоять сына: Илья Николаевич попрекал ее собственным поведением.
– И что Ленин?
– Он оставался до конца дней своих гомосексуалистом. Кстати, это известно во всем мире, только советские люди ничего не знали и жили в благоговейном поклонении вождю пролетариата. У Антониони снят фильм о великих гомосексуалистах, и Ленину в нем отведена особая глава. Об этом написано уже несколько книг.
Страдал Ленин или нет впоследствии от своей ориентации, мы не можем сказать, но вот в детстве это для него тоже было нелегким испытанием: он вырос озлобленным, возненавидил весь мир. В гимназии он вымещал свое зло на сверстниках, дрался, бил своих супостатов, при всем при том он, конечно, был очень талантливым человеком.
– А откуда у вас такая ошарашивающая информация?
– Это тоже особая и интересная история. У ее истоков стоит Мариэтта Шагинян. В 70-х годах эта писательница писала книгу о Ленине и получила доступ к архивам. Видимо, хранители архивов сами не знали, что спрятано в бумагах за семью печатями. Когда Мариэтта Шагинян ознакомилась с бумагами, она была потрясена и написала докладную записку Леониду Ильичу Брежневу лично. Брежнев познакомил с этой информацией свой круг. Суслов три дня лежал с давлением и требовал расстрелять Шагинян за клевету. Но Брежнев поступил иначе: он вызвал Шагинян к себе и в обмен на молчание предложил ей премию за книгу о Ленине, квартиру и т.д. и т.п.
– И Шагинян ведь действительно получила какую-то премию за книгу о Ленине?
– Да, она получила Ленинскую премию за книгу «Четыре урока у Ленина». А записку засекретила и она лежала в архиве Центрального комитета партии. Когда я прочел в архиве эту записку, мне захотелось увидеть и сами архивные материалы. И я запросил копии. Все именно так и было…
От редакции.
Мы отдаем себе отчет, сколь неоднозначной будет реакция читателей на эту публикацию. Но времена замалчиваний и недосказанностей миновали, надеемся, навсегда. И точка зрения историка, исследовавшего эту «острую ситуацию», имеет полное право быть услышанной.
---------------------
*) газета «24 часа», С-Петербург (1995, 27 октября)

Guest_Сизиф_*

• Группа: Гости

Цитата(Bagirka @ 21.1.2010, 3:27)

Я хорошо помню из детства все семейные фотки Ульяновых - дети на них - просто как под копирку, и, кстати, больше на отца похожи, чем на мать.... Конечно, Ленин был не самой "благоприятной" личностью в нашей истории, но есть вещи, в которые я сама пока своими глазами не увижу - не поверю.... Потому что в наше время стало настолько легко и просто "сослаться" на чьи-то "авторитетные" слова, оговорить, оклеветать, или даже самому лично "авторитетно" что-либо заявлять, - лишь бы привлечь внимание к себе холть ненадолго, под шумок "сенсации", - что я уже не сразу верю в такие дикие истории. Понимаю, что Шагинян действительно могла увидеть то, что скрывалось, и ей могли дать премию за молчание о чем-то там. Но, насколько я понимаю, вся инфа идет не напрямую от нее, а от человека, который ничего не показыывает, а только говорит..... а население вообще падко на сенсации и с удовольствием их распространяет как правду....

Я тоже заметил, что дети похожи больше на отца... А эти охотники за сенсациями не проверяют даже даты, а ведь Александр родился через три года после замужества Марии. И фрейлиной не могла быть замужняя недворянка и еврейка, даже крещеная.

• Группа: Пользователи
• сообщений 3 512
• Регистрация: 06-Июль 08